Какой раскол в стране есенин сочинение

(523 слова) Революция к поэзии Сергея Есенина представлена не так широко, как любовь, природа или жизнь деревни. Нельзя утверждать, что поэт не был заинтересован во всем происходящем, что творилось в то время. Просто его творчество в большинстве своем посвящено Родине, любви и себе. Поэтому о революции автор упоминает только в том контексте, как его затронули произошедшие перемены. Если в самом начале поэт приветствовал переворот, как нечто близкое народу, то последующие события ранили его душу, ведь та Россия, которую он любил, навсегда уходила в прошлое. В то же время будущее не было тем светлым идеалом, который обещали революционные лозунги и плакаты. 

В самом начале всех революционных событий Есенин наивно радовался всему происходящему. Например, это показано в произведении «Иорданская голубица».

Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя родина,
Я — большевик. (отрывок)

Здесь отчетливо видно, что лирический герой находится в хорошем расположении духа, перед ним практически нет преград для новых возможностей. Он готов к тому, чтобы поддерживать новый режим и новую реальность. В тот момент изменился даже мелодичный и певучий язык Есенина, имеющий много общего с фольклором. Стилистика произведений отвечает духу времени: обилие назывных предложений, рваный ритм стиха, каждая отточенная и простая строка — лозунг на митинге. Посыл и художественное оформление предельно упрощаются — чтобы все поняли. Выше упомянутое стихотворение могло бы принадлежать скорее Маяковскому, чем Есенину.

Но, как мы знаем, через некоторое время для него это все обернется совсем не тем, что представлял себе поэт. Следующие произведения автора становятся более угнетающими. Они показывают, насколько лирический герой недоволен тем, что происходит вокруг. Например, обратим внимание на стихотворение «Русь советская»:

…Тот ураган прошел.
Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет….(отрывок)

Это произведение является доказательством того, что герой разочаровался в переменах. Для него теперь весь мир облит совсем новыми красками — мрачными, серыми и безжизненными. Жестокость, страдания народа и непонятная борьба за режим и идею, которая для главного героя проходит сквозь пальцы, совсем не близки автору. Можно сказать, что неоправданные ожидания дают главному герою почувствовать себя обделенным, и он изначально неправильно воспринял революцию и ее цели. Возможно, эти миражи первых месяцев переворота не помешали ему, как и многим другим деятелям его времени, понять подлинную суть всего происходящего. Теперь же ему невыносимо все, что так или иначе касается нового режима. Интеллигент из крестьянской среды был идейно чужд пролетарской диктатуре. В глубине души каждый земледелец — это собственник. Поэтому всеобщая коллективизация и стремление всех уравнять не только в правах, но и в возможностях, не могли понравиться Есенину и его идиллической деревне, где у каждого всего лишь изба, но своя изба. Ум и талант в новых реалиях тоже не прижились: их пропускали через фильтр благонадежности, и Есенин через него не прошел.

Интересно, что многие последующие произведения Есенина приобретут личный характер и будут посвящены прошлой его жизни — времени до того, как он стал узнаваемым поэтом в России. Он будет вспоминать о деревне, первой любви и природе. Однако то тут, то там автор будет оставлять потомкам намеки о своем отношении к революции. Например, в стихотворении «Письмо к женщине» мы видим строчку: «Теперь в советской стороне я самый яростный попутчик». Это слово отражает положение Есенина в новых реалиях: он — собеседник лишь до первого поворота, случайный прохожий, чужак.

Автор: Катарина Ирхина

Обновлено: 10.03.2023

В поэме показана не только личная история героя, в ней автор подводит итог своего творческого пути и исторического пути страны. Две линии, лирическая и эпическая, тесно переплетены в сюжете произведения. Лирическое начало проявляется в истории любви героя к дочери помещика Анне Снегиной. Для поэта это было светлое, чистое чувство юношеской любви, которое осталось таким на всю жизнь. В отношении к девушке сквозит нежность и благодарное уважение.

История, рассказанная в поэме, начинается, когда автору было шестнадцать лет, а через десять лет он вернулся в родную деревню, где до сих пор стоит дом помещицы Снегиной. Лирическое начало сквозит даже в сценах социального плана, поскольку автор настроен на личные воспоминания. Герой ходит по деревне, и прошлое предстает перед ним:

Луна золотою порошею

Осыпала даль деревень.

Дореволюционные события составляют эпический план поэмы: Первая мировая война,

Февральская революция, борьба за власть в деревне. Есенин в курсе политических событий. Он приезжает в деревню между Февральской и Октябрьской революциями. Поэт с осуждением и негодованием вспоминает войну. Он считает ее безумием и преступлением. Людей массово убивали за чьи-то толстые кошельки. Есенин дает оценку войне:

Война мне всю душу изъела.

За чей-то чужой интерес

Стрелял я в мне близкое тело

И грудью на брата лез.

Такие всегда на примете.

Живут, не мозоля рук.

И вот он, конечно, в Совете,

Медали запрятал в сундук.

Самого Прона Оглоблина исчерпывающе характеризует старая мельничиха:

Булдыжник, драчун, грубиян.

Он вечно на всех озлоблен,

С утра по неделям пьян.

Нужна помощь в написании сочинение?

Мы — биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.

Далекие милые были.

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но, значит,

Любили и нас.

Этими словами Есенин заканчивает поэму. В стране произошел грандиозный переворот, изменилось все, но любовь остается неизменной, она дает силу и надежду.

1. Роль революции в творчестве Есенина.
2. Смысл поэмы “Анна Снегина”
3. Герои – антиподы: Прокл и Лабутя.
4. Анна Снегина как символ лишней, ускользающей красоты.
5. Двойственное отношение поэта к революции.
Небо – как колокол,
Месяц – язык,
Мать моя – родина,
Я – большевик.
А. А. Блок
Прокатившаяся по всей России лавина революции отставила много воспоминаний после себя. Эти воспоминания и эмоции – радостные, связанные с надеждой на новое, светлое будущее, и печальные, связанные с разочарованием

в нем – остались у каждого участника и свидетеля. Многие поэты и писатели – современники революции передавали свои ощущения от нее через произведения, навсегда запечатлевая образ революции.

Есть такие произведения и в творчестве С. А. Есенина.
Поэма “Анна Снегина” играет в творчестве поэта особенную роль. В ней отразились как личные переживания Есенина, так и его мысли – предчувствия по поводу дальнейшей судьбы постреволюционной России. Сам автор считал поэму программным, лучшим своим произведением.

Во многом поэма стала биографичной. Лирический герой произведения, получивший такое

же, как и у автора имя Сергей, и от лица которого ведется повествование, приезжает в родное село Радово в промежуток между двумя революциями 1917 года – Февральской и Октябрьской. Вскользь он замечает: “Тогда над страною калифствовал Керенский на белом коне”, тем самым давая читателю понять, что Керенский – калиф на час.

Возница, с которым Сергей возвращается домой, рассказывает герою о том, что происходило в селе. Первая картина, обрисованная им, кажется идеальной:
Мы в важные очень не лезем,
Но все же нам счастье дано.
Дворы у нас крыты железом,
У каждого сад и гумно.
У каждого крашены ставни,
По праздникам мясо и квас.
Недаром когда-то исправник
Любил погостить у нас.
Жители села Радово, как читатель может узнать из того же рассказа, умели ладить и с прежней властью:
Оброки платили мы к сроку,
Но – грозный судья – старшина
Всегда прибавлял к оброку
По мере муки и пшена.
И чтоб избежать напасти,
Излишек нам был без тягот.
Раз – власти, на то они власти,
А мы лишь простой народ.
Однако идиллическая картина жизни радовских крестьян была разрушена еще до революции из-за жителей соседней деревеньки Крикуши, где “житье… было плохое – почти вся деревня вскачь пахала одной сохою на паре заезженных кляч”. Главный среди крикушан Прон Оглоблин, в одной из сходок с крестьянами Радова, убивает их председателя. Об этом возница из Радова говорит следующее:
С тех пор и у нас неуряды.
Скатилась со счастья вожжа.
Почти что три года кряду
У нас то падеж, то пожар.
Необходимо отметить, что начало плохой жизни крестьян приходится на первые годы мировой войны. А затем пришла великая Февральская революция. В этот момент приехавший домой Сергей узнает, что Прон Оглоблин, вернувшись с каторги, вновь стал идейным лидером крестьян из Крикушина.

Самому лирическому герою, размышляющему на тему “Как прекрасна земля и на ней человек”, близок крестьянский народ, близки его чаяния и проблемы, хотя в сердце Сергея все еще жива любовь к местной помещице Анне Снегиной. Вместе с Проном Сергей приезжает в ее поместье в не лучшее для героини время – она получает известие о гибели мужа. Целью визита является попытка забрать землю помещиков в пользу крестьян.

При этом если Прон требует ее довольно грубо: “Отдай. Не ноги ж тебе целовать!” – то у Сергея хватает смелости остановить крикушанина: “Сегодня они не в духе… Поедем-ка, Прон, в кабак…”.
Прон – человек бесшабашный. Друг Сергея, отзываясь о нем, явно не испытывает к нему особой симпатии: “Булдыжник, драчун, грубиян. Он вечно на всех озлоблен, с утра по неделям пьян”.

Но характер этого персонажа все равно привлекает Сергея, ведь Оглоблин – бескорыстный, ратующий за интерес народа крестьянин. После случившегося в первую революцию переворота Прон обещает: “Я первый сейчас же коммуну устрою в своем селе”. Но во время гражданской войны он гибнет на его место приходит его же родной брат Лабутя:
…Мужик – что твой пятый туз:
При всякой опасной минуте
Хвальбишка и дьявольский трус.
Таких вы, конечно, видали.
Их рок болтовней наградил.
Есенин авторским отступлением так характеризовал этого героя: “Такие всегда на примете. Живут, не мозоля рук”. Действительно, он носил две царские медали и постоянно хвалился несовершенными подвигами на войне. С приходом революции он
…Конечно, в Совете.

Медали запрятал в сундук,
Но с тою же важной осанкой,
Как некий седой ветеран,
Хрипел под сивушной банкой
Про Нерчинск и Турухан:
“Да, братец! Мы горе видали,
Но нас не запугивал страх…”
Медали, медали, медали
Звенели в его словах.
Он первым начинает опись в имении Онегиных: В захвате всегда есть скорость: – Даешь! Разберем потом! Весь хутор забрали в волость С хозяйками и со скотом.
Самым же важным для понимания этого героя является тот факт, что во время расстрела бата большевиками Лабутя прячется, вместо того, чтобы защитить его. Поэт ощущает, что во время революций уцелели именно такие Лабути, а не Проны, остались в живых именно трусы, а не пусть грубые, но смелые люди. Поэта волновало и то, что именно такие персонажи чаще всего оказывались не только у народной власти, но и играли первые роли в руководстве партий и государства. Не случайно Лабутя говорит о мнимой ссылке в Туруханский край.

Это то самое место, где отбывал ссылку Сталин. Понимал автор поэмы и то, что при власти, во главе которой стоит Лабутя, мечты крестьян о счастье по образу села Радова никогда не станут явью. И героиня поэмы, чей образ олицетворяет красоту, уезжает из России. В финале произведения из лондоновского письма, полученного героем от Анны, читатель узнает:

Я часто хожу на пристань

И, то ли на радость, то ль в страх,

Гляжу средь судов все пристальней

На красный советский флаг.

Теперь нам достигли силы.

Дорога моя ясна…

Но вы мне по-прежнему милы,
Как родина и как весна.
В новой России, превратившейся в нищие Крикуши, для красоты нет места.
Стоит заметить, что села с такими названиями действительно существовали в родном Есенину Константиновском уезде. Только они не соседствовали друг с другом. А располагались далеко друг от друга.

Скорее всего автора заинтересовали говорящие названия: Радово, ассоциирующееся с словом “радость”, и Крикуши, напоминающие “кликуши”, “кричать”.

В августе 1920 года поэт пишет: “…Идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений”. Скорее всего Есенин предвидел тот факт, что Советская власть не сможет удовлетворить крестьянские нужды, а, напротив, выжмет из них все и без того жидкие соки.

Потому, подобно своей героине, смотрел Есенин на красный флаг не только с надеждой, но и со страхом.

Анна Снегина – вымышленный персонаж, прообраз любовницы писателя Лидии Кашиной. Сергей и Лидия жили в селе Константиново, родном селении Есенина. Позже его любовь перебралась в другое село, где ее навещал поэт. По автобиографическим данным, Есенин встречался с Кашиной и в Москве, когда уже стал знаменит. Однако эта любовь так и не принесла поэту счастья. Любимая Сергея Есенина была замужем и имела двоих детей.

2 вариант

Великому русскому писателю двадцатого века Сергею Есенину принадлежит множество произведений, которые сделали большой вклад в литературу. Его стихи известны по всему миру, и до сих пор являются популярными у всех категорий людей. Он необычайно ярко описывал свои чувства к Родине и природе, к войне и любви. Произведение «Анна Снегина» поэт написал уже в конце своей не долгой жизни. Эта поэма является воспоминанием Есенина о первой любви, Революции и русском народе.

Главный герой произведения — молодой парень по имени Сергей. После долгого отсутствия он приезжает в родную деревню. Там он встречается со своей первой любовью Анной. Все эти события происходят во время Революции, которая заставила жителей двух соседских деревень сражаться друг с другом.

В одну из этих деревень и приезжает молодой писатель. Люди встречают его с радостью и теплом. Они задают Сергею множество вопросов, связанных с ситуацией в стране. Жителей деревни интересуют последствия, которые грозят крестьянам после Революции.

Несмотря на прошлые трагичные отношения с девушкой, о любви к Анне поэт вспоминает с теплом и трепетом в душе. Он решает навестить ее. Во время долгого разговора, оба понимают, что чувства между ними не прошли. Но именно в этот момент девушке приходит страшное известие. Ее муж погиб на фронте. После этого пара сильно ссорится. Они разрывают свои отношения. В расставании также виновато непонимание. Сергей переживает о народе и Революции, для Анны же важны личные трагедии.

Через какое-то время девушка остывает от ссоры и приходит с себя. Она просит прощения у поэта, но это не сближает влюблённых. Они разъезжаются по разным городам и больше никогда не встречаются. Виной всему общественные волнения и личные переживания молодой пары, которые навсегда развели их.

Поэт живёт в Петербурге. Через много лет ему приходит письмо от Анны из Лондона. Девушка тоскует по родной земле, по дому, а воспоминания о любви к Сергею делают ее печаль еще сильнее. Природа, Родина и любовь навсегда остаются в сердце человека, являясь главными мирскими ценностями и согревая душу.

Поэма Есенина соединила в себе этический и лирический жанры, а само произведение является автобиографией поэта, который лично пережил все события. Он со всей правдивостью передал свое отношение к Революции, к народу и любви к девушке. Мужчина очень переживал за будущее людей, их беды и проблемы. А первая любовь осталась в его сердце и прошла с поэтом через всю его жизнь, согревая душу, но одновременно вызывая печаль.

Рассуждение

Главный герой Сергей в феврале 1917 года приезжает в село, где появился на свет. Встречает свою бывшую возлюбленную Анну.

Сергей навещает Анну в ее деревне. Она вышла замуж за офицера, который ушел на фронт. Долгий разговор приводит к пониманию, что любовь не прошла. Образ героини выписан в русской классической манере. Девушка со светлой и грустной судьбой, не испытывает ненависти к разорившим ее сельчанам.

В это время приходит трагическое известие о смерти мужа. Анна потрясена личным горем, в то время как для поэта главной тревогой стали проблемы революции. Конфликт приводит к расставанию двух влюбленных. Сергей, не простив любимую, уезжает в Петербург, а Снегина эмигрирует в Лондон.

На жизнь обоих героев влияет обстановка, возникшая в России, и разъединяет их навсегда. Письмо Анны поэт получает от мельника. В послании описаны тоска по родному краю, грусть и память о первой любви. Анна скитается по чужим городам, но не утратила любви к Родине. Она приходит в порт и смотрит на красный флаг, который напоминает ей об утраченной России.

Два жанра соединил поэт в творчестве. Нежный и величественный стили связаны в одно целое. Сам Есенин не только рассказчик, но и участник истории.

Поэма подтверждает любовь автора к народу, описывает сложную обстановку, обнажает истинный взгляд на войну. Глубина повествования открывает одаренность мастера, пронесшего первую любовь в своем сердце через лихолетья.

Также читают:

Картинка к сочинению По поэме Анна Снегина

Популярные сегодня темы

Вода – это основополагающий ресурс, поддерживающий биологические процессы в организме живых существ. С детства нам известно, что человек способен прожить без жидкости не более шести дней

В Ламанче жил один 50-летний мужчина, с виду он был не очень. Не было у него никакой собственности, ни чего и звали этого мужчину то ли Кохан, то ли Кесад, но звал он себя Дон Кихотом и считал себя рыцарем.

Предметная область: Литература и библиотековедение

Описание: Есенина Анна Снегина. Поэма Анна Онегина написанная незадолго до смерти поэта в 1924 году явилась своеобразным обобщением размышлений Есенина об этом драматическом и противоречивом времени и вобрала в себя многие мотивы и образы его лирики. Это ощущение усиливается в поэме тем что на её страницах в качестве олицетворения его юности появляется Анна Снегина первая любовь девушка в белой накидке которая ласково сказала: Нет Несмотря на былые воспоминания автор прекрасно понимает что прошлое вернуть невозможно.

Дата добавления: 2013-09-05

Размер файла: 18.29 KB

Работу скачали: 26 чел.

Поэма «Анна Онегина», написанная незадолго до смерти поэта — в 1924 году, явилась своеобразным обобщением размышлений Есенина об этом драматическом и противоречивом времени и вобрала в себя многие мотивы и образы его лирики. «Эпические» события раскрываются через судьбу, сознание, чувства поэта и главной героини. Само название говорит о том, что в центре — судьба человека, женщины, на фоне исторического развала старой России. Имя героини звучит поэтично и многозначно. Снегина — символ чистоты белого снега — перекликается с весенним цветением белой, как снег, черемухи и обозначает, по Есенину, символ утраченной навсегда юности. Кроме того, эта поэтичность выглядит очевидным диссонансом на фоне времени.

В поэме тесно связаны тема времени и тема родины. Действие начинается на рязанской земле в 1917 году и заканчивается 1923-м годом. За судьбой одного из уголков русской земли угадывается судьба страны и народа. Изменения в жизни деревни, в облике русского мужика начинают раскрываться с первых строк поэмы.

У радовских мужиков, мечтающих получить без выкупа помещичьи угодья, есть свои интонационные характеристики. Как контрастно изображены братья Оглоблины: Прон и Лабутя. Если первый – подлинный выразитель мужицких чаяний, прямой и открытый, то второй – лентяй, пьяница, трус и приспособленец.

Интересен образ и самой Анны Снегиной, которая является частью прошлого лирического героя, его юности. Поэт вспоминает годы молодости, когда он и Анна мечтали о прекрасном будущем, говорили о своих возможностях и устремлениях. Но теперь все изменилось, поменялась сама жизнь, независимо от воли людей. Трагичен эпизод, где Анна Снегина узнает о гибели своего мужа на войне. Тема личной судьбы неразрывно связана в поэме с темой малой родины и с темой России в целом.

Читайте также:

  

• Гамлет и офелия сочинение

  

• Сочинение на тему размышление о роли отдельного человека в судьбе отечества

  

• У меня был закадычный приятель вася сочинение

  

• Помогите другу написать сочинение по сказке г х андерсена снежная королева вставьте в текст слова

  

• Сочинение 6 класс впервые в театре оперы и балета

/ Сочинения / Есенин С.А. / Разное / Образ революционной эпохи в произведениях С.А. Есенина

Образ революционной эпохи в произведениях С.А. Есенина

/ Сочинения / Есенин С.А. / Разное / Образ революционной эпохи в произведениях С.А. Есенина

Есенин и революция

Есенин и
революция

Л.П. Егорова, П.К. Чекалов

«Проблемы
«Есенин и революция» как таковой нет»,- пишет автор есенинского
раздела в книге-справочнике для учащихся Н.Зуев. По его концепции, Есенин не был
ни революционером, ни певцом революции. Просто, когда раскалывается мир,
трещина проходит через сердце поэта. «Попытки наивной веры и неизбежные
разочарования объявляются темой особого разговора, который не должен заслонять
«нравственные основы личности поэта, поиски Бога и себя в мире, которые
непосредственно отражались в его творчестве» (8; 106). Не умаляя значения
последней темы и отсылая читателя к работе Н.Зуева, раскрывшего религиозные и
фольклорные истоки образности Есенина (кстати, последние освещены и в ряде
монографий и статей — 39; 4; 12), мы все же считаем необходимым осветить
отношение Есенина к революции, тем более, что к этому обязывают не только
высказывания самого автора, но и поэтические образы, интерес поэта к личности
Ленина.

По воспоминаниям
современников, «Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом; и принял
его, конечно, только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь
его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрем» (30; 1, 267).

Сам Есенин в
автобиографии лаконично записал: «В годы революции был всецело на стороне
Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном». Последняя
оговорка не случайна, и позднее она даст знать о себе. Но первый период
революции, давший крестьянам землю, действительно был встречен поэтом
сочувственно. Уже в июне 1918 г. написана «Иорданская голубица» с
известными строками:

Небо — как
колокол,

Месяц — язык,

Мать моя —
родина,

Я — большевик.

В конце 1918 —
начале 1919 г.г. был создан «Небесный барабанщик»:

Листьями звезды
льются

В реки на наших
полях.

Да здравствует
революция

На земле и на
небесах!…

В феврале 1919
г. Есенин также признает, что он большевик и «рад зауздать землю».

В незаконченной
поэме «Гуляй-поле» (симптоматично, что она осталась незаконченной)
Есенин размышляет о загадочной силе воздействия идей Ленина на массы («Он
вроде сфинкса предо мной»). Поэта занимает непраздный для него вопрос,
«какою силой сумел потрясть он шар земной».

Но он потряс.

Шуми и вей!

Крути свирепей,
непогода,

Смывай с
несчастного народа

Позор острогов
и церквей.

Как говорится,
из песни слов не выкинешь.

Приход Есенина
к большевикам воспринимался как шаг «идейный», и поэма
«Инония» считалась ярким свидетельством искренности его безбожных и
революционных увлечений. А.М.Микешин подчеркнул, что поэт увидел в революции
«ангела спасения», который явился к находящемуся «на одре
смерти» миру крестьянской жизни, погибающему под натиском буржуазного
Молоха (22;42).

Как уже
отмечалось в критике, в поэмы Есенина «Инония»,
«Преображение», «Иорданская голубица», «Небесный
барабанщик», «Пантократор» «врывается поэтический шквал
«онтологического» бунта, движимый дерзанием радикальной переделки
всего существующего миропорядка в иной строй, в «град Инонию, Где живет
божество живых». Тут мы встретим многие уже знакомые нам космические
мотивы пролетарской поэзии, вплоть до управляемой Земли — небесного корабля:
«Мы радугу тебе — дугой, Полярный круг — на сбрую, О, вывези наш шар
земной На колею иную» («Пантократор»). Идеи установления
преображенного статуса бытия, изогнутые революционным электричеством эпохи,
приобретают резкие черты богоборческого неистовства, чисто человеческого
титанизма, сближающие эти есенинские вещи с некоторыми произведениями
Маяковского конца 10-х годов. Преобразование мира грезится в образах насилия
над ним, иногда доходящего до настоящего космического «хулиганства»:
«Подыму свои руки к месяцу, Раскушу его, как орех… Ныне на пики звездные
Вздыбливаю тебя, земля!.. Млечный прокушу покров. Даже богу я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов» и т.д. («Инония»). Надо отметить, что
подобные поэтические исступления быстро исчезают (…) из поэзии Есенина».
(33; 276).

Наиболее
интересны в этих поэмах библейские и богоборческие мотивы, что опять-таки
сближает их с произведениями Маяковского («Мистерией-буфф»,
«Облако в штанах»), но у Есенина это органически связано с народной
культурой, с темой «жертвенной роли Руси, избранности России для спасения
мира, тема гибели Руси для искупления вселенских грехов». (12; 110).

Приводя из
«Иорданской голубицы» строки: «Мать моя — родина, Я
большевик», А.М.Микешин подчеркивает, что в данном случае поэт
«выдавал желаемое за действительное» и был еще далек от подлинного
большевизма (22; 43). Вероятно поэтому в отношении революции в скором времени
пришло разочарование. Есенин стал смотреть не в будущее, а в настоящее.
«Наступал новый период в мировоззренческой и творческой эволюции
поэта»(22; 54). Революция не торопилась оправдать надежды поэта на скорый
«мужицкий рай», но зато в ней проявилось много такого, чего Есенин
положительно воспринимать не мог. Уже в 1920 г. он признавался в письме к
Е.Лившиц: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху
умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о
котором я думал… Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый,
ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому
откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь
бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут…» (10; 2, 338-339).

В данном случае
не может не удивлять сила предвидения, проявившаяся в этих словах. 70 лет
строили дом под названием «социализм», принесли в жертву миллионы
человеческих жизней, массу времени, сил, энергии, а в результате — забросили и начали
строить другой, не будучи до конца уверены в том, что люди будущего захотят
жить и в этом «доме». История, как видим, повторяется. И наша эпоха,
наверно, в чем-то сходна с есенинской.

Одновременно с
этим письмом Есенин пишет стихотворение «Сорокоуст», первая часть
которого наполнена предощущением надвигающейся беды: «Трубит, трубит
погибельный рог! Как же быть, как же быть теперь нам?.. Никуда вам не скрыться
от гибели, Никуда не уйти от врага… И дворовый молчальник бык (…) Почуял
беду над полем…» В заключительной 4-й части стихотворения предчувствие
беды усиливается и приобретает трагическую окраску:

Оттого-то в
сентябрьскую склень

На сухой и
холодный суглинок,

Головой
размозжась о плетень,

Облилась кровью
ягод рябина…

Метафорическое
деепричастие размозжась в сочетании с кровью ягод рябины вызывает в сознании
читателя образ живого существа, вместившего в себя сомнения, муки, трагизм,
противоречия эпохи и покончившего с собой от их неразрешимости.

Тревожные
ощущения долгое время не покидали Есенина. В 1924 г., работая над поэмой
«Гуляй-поле», он также писал:

Россия! Сердцу
милый край!

Душа сжимается
от боли.

Уж сколько лет
не слышит поле

Петушье пенье,
песий лай.

Уж сколько лет
наш тихий быт

Утратил мирные
глаголы.

Как оспой,
ямами копыт

Изрыты пастбища
и долы…

В том же 1924
г. в небольшой поэме «Русь уходящая» Есенин восклицал с болью:
«Друзья! Друзья! Какой раскол в стране, Какая грусть в кипении
веселом!..» Завидуя тем, «кто жизнь провел в бою, кто защищал великую
идею», поэт не мог определиться между двумя враждующими станами,
окончательно избрать чью-либо сторону. В этом скрывается драматизм его
положения: «Какой скандал! Какой большой скандал! Я очутился в узком
промежутке…» Есенину удалось передать свое состояние и мироощущение
человека, неприкаянного, смятенного и терзаемого сомнениями: «Что видел я?
Я видел только бой. Да вместо песен Слышал канонаду…» Об этом же и
«Письмо к женщине»:

Не знали вы,

Что я в
сплошном дыму,

В развороченном
бурей быте

С того и
мучаюсь, что не пойму —

Куда несет нас
рок событий…

Образ дыма в
данном случае по В.И.Хазану означает «замутненность сознания лирического
героя, неопределенность жизненного пути» (35; 25). От трагического вопроса
«Куда несет нас рок событий?», от душевных терзаний Есенин с его не
стойкой психической организацией бежал в пьяный угар. Боль души за Россию и
русский народ заглушал и топил он в вине. Об этом в воспоминаниях современников
говорится: «Есенин, сидя на корточках, рассеянно шевелил с трудом
догоравшие головни, а затем, угрюмо упершись невидящими глазами в одну точку,
тихо начал:

— Был в
деревне. Все рушится… Надо самому быть оттуда, чтобы понять.. Конец всему
(…)

Есенин встал и,
обхватив голову обеими руками, точно желая выжать из нее мучившие его мысли,
сказал каким-то чужим, не похожим на свой голосом:

— Шумит, как в
мельнице, сам не пойму. Пьян что ли? Или так просто…» (30; 1, 248-249).

В том, что
пьянство Есенина имело причины сложные и глубокие, убеждает и другие
воспоминания:

«Когда я
попытался попросить его во имя разных «хороших вещей» не так
пьянствовать и поберечь себя, он вдруг пришел в страшное, особенное волнение.
«Не могу я, ну как ты не понимаешь, не могу я не пить… Если бы не пил,
разве мог бы я пережить все, что было?..» И заходил, смятенный, размашисто
жестикулируя, по комнате, иногда останавливаясь и хватая меня за руку.

Чем больше он
пил, тем чернее и горше говорил о том, что все, во что он верил, идет на убыль,
что его «есенинская» революция еще не пришла, что он совсем один. И
опять, как в юности, но уже болезненно сжимались его кулаки, угрожавшие
невидимым врагам и миру… И тут, в необузданном вихре, в путанице понятий
закружилось только одно ясное повторяющееся слово:

— Россия! Ты
понимаешь — Россия!..» (30; 1, 230).

В феврале
1923г., возвращаясь из Америки в Европу, Есенин писал Сандро Кусикову:
«Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и
ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и
возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул на
все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь Тошно мне ЗАКОННОМУ сыну
российскому в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б…
снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство
своей же братии к ним. Не могу! Ей Богу не могу. Хоть караул кричи или бери нож
да становись на большую дорогу.

Теперь, когда
от революции остались только хрен да трубка (…), стало очевидно, что ты и я
были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать (…).

А теперь,
теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я
принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской,
по-видимому. В нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь (…)» (16;
7, 74-75 — выделено мной — П.Ч.).

Затем в Берлине
ранним утром 2 марта 1923г. пьяный Есенин будет говорить Алексееву и Гулю:
«Дочь люблю (…) и Россию люблю (…), и революцию люблю, очень люблю
революцию» (16; 7, 76). Но после знакомства с письмом к Кусикову последняя
часть признания поэта доверия уже не вызывает. Во всяком случае, складывается
впечатление, что любил он «какую-нибудь ноябрьскую», но не
февральскую и не октябрьскую…

«Москва
кабацкая»

Итак, душевный
кризис поэта начала 20-х г.г. во многом объясняется его разочарованием в
результатах революции. Со всей очевидностью эта взаимосвязь проступает в более
позднем стихотворении «Письмо женщине» (1924):

Земля —
корабль!

Но кто-то вдруг

За новой
жизнью, новой славой

В прямую гущу
бурь и вьюг

Ее направил
величаво.

Ну кто ж из нас
на палубе большой

Не падал, не
блевал и не ругался?

Их мало, с
опытной душой,

Кто крепким в
качке оставался.

Тогда и я

Под дикий шум,

Но зрело
знающий работу,

Спустился в
корабельный трюм,

Чтоб не
смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был —

Русским
кабаком,

И я склонился
над стаканом,

Чтоб, не
страдая ни о ком,

Себя сгубить

В угаре
пьяном…

То, что
обращение Есенина к вину было шагом осознанным, говорят и другие строки
стихотворений, как включенных в «Москву кабацкую», так и не вошедших
в этот цикл:

И я сам, опустясь
головою,

Заливаю глаза
вином,

Чтоб не видеть
лицо роковое,

Чтоб подумать
хоть миг об ином.

(«Снова
пьют здесь, дерутся и плачут»).

Я уж готов. Я
робкий.

Глянь на
бутылок рать!

Я собираю
пробки —

Душу мою
затыкать.

(«Грубым
дается радость»).

В вине поэт
хотел забыться, «хоть на миг» уйти от мучивших его вопросов.
Возможно, это не единственная причина, но одна из основных. Так Есенин вступает
в кабацкий мир с его удушливой атмосферой пьяного угара, нашедший затем яркое
воплощение в цикле «Москва кабацкая» (1923-1924).

Понять смысл
«Москвы кабацкой», мотивы забвения в «кабацком чаду»
поможет аналогия с А.А.Блоком, у которого в 1907-1913 г.г. тоже звучало:
«Я пригвожден к трактирной стойке, Я пьян давно, мне все равно», или
«И стало все равно, какие Лобзать уста, ласкать плеча…» Критика в
этой странице блоковской поэзии видит особенность символизма с его установкой:
«Смеясь над разбитыми иллюзиями, отомстить за них моральным падением»
(Лурье ). Очевидно, такая позиция стала характерной чертой поэзии серебряного
века, определенный этап которой представляет и поэзия С.Есенина.

В 1923 г. во
время заграничной поездки в Берлине Есенин издал сборник «Стихи
скандалиста». В книгу было включено 4 стихотворения, объединенные одним
названием «Москва кабацкая». Туда вошли стихотворения «Снова
пьют здесь, дерутся и плачут», «Сыпь, гармоника. Скука…
Скука…», «Пой же, пой на проклятой гитаре», «Да! Теперь
решено без возврата». Им уже дана им емкая и объективная оценка:

«Стихи
этого цикла отличаются нарочито вульгарной фразеологией (…) Надрывные
интонации, однообразные мотивы пьяной удали, сменяемой смертельной тоской,- все
это свидетельствовало о заметных утратах в художественном творчестве Есенина.
Не стало в нем той радуги красок, которою отличались его прежние стихи,- на
смену им пришли унылые пейзажи ночного города, наблюдаемые глазами потерянного
человека: кривые переулки, изогнутые улицы, едва светящиеся в тумане фонари
кабаков… Сердечная искренность, глубокая эмоциональность лирических стихов
Есенина уступили место обнаженной чувствительности, жалобной напевности
цыганского романса» (41; 64).

В кратком
предисловии к сборнику «Стихи скандалиста» автор писал: «Я
чувствую себя хозяином в русской поэзии и потому втаскиваю в поэтическую речь
слова всех оттенков, нечистых слов нет. Есть только нечистые представления. Не
на мне лежит конфуз от смелого произнесенного мной слова, а на читателе или
слушателе. Слова — это граждане. Я их полководец, я веду их. Мне очень нравятся
слова корявые. Я ставлю их в строй как новобранцев. Сегодня они неуклюжи, а
завтра будут в речевом строю такими же, как и вся армия» (27; 257).

Чуть позднее
поэт говорил: «Меня спрашивают, зачем я в стихах употребляю иногда не
принятые в обществе слова — так скучно иногда бывает, так скучно, что вдруг и
захочется что-нибудь такое выкинуть. А впрочем, что такое «неприличные
слова»? Их употребляет вся Россия, почему не дать им право гражданства и в
литературе» (30; 2, 242).

И
«гражданство» было дано:

Сыпь,
гармоника. Скука… Скука…

Гармонист пальцы
льет волной.

Пей со мной,
паршивая сука,

Пей со мной.

Излюбили тебя,
измызгали —

Невтерпеж.

Что ж ты
смотришь так синими брызгами?

Иль в морду
хошь? (…)

Сыпь,
гармоника. Сыпь, моя частая.

Пей, выдра,
пей.

Мне бы лучше
вон ту, сисястую,-

Она глупей.

Я средь женщин
тебя не первую…

Немало вас,

Но с такой вот,
как ты, со стервою

Лишь в первый
раз…

В данном
стихотворении уже отмечена резкая смена интонаций, словаря, самого стиля
обращения к женщине, всей структуры и мелодики стиха: «Как будто перед нами
строки другого поэта. Дергающийся ритм, речитативный язык, вульгарная лексика,
озлобленный цинизм — все это ничем не напоминает той нежности, поэтичности,
временами даже сказочности, которые звучали в его прежних стихах о любви»
(41; 109).

Действительно,
во всем творчестве Есенина это единственное стихотворение, в котором выразилось
столь неуважительное, оскорбительное отношение к женщине. Недостойные эпитеты
(«паршивая сука», «выдра», «стерва»), обращенные
в начале к подруге лирического героя, к концу принимают обобщенный характер и
адресуются уже всем женщинам: «свора собачья». И чем вульгарней
содержание стихотворения, тем удивительней его концовка, где герой неожиданно
начинает проливать слезы сентиментальности и просит прощенья:

К вашей своре
собачьей

Пора простыть.

Дорогая, я
плачу.

Прости…
Прости…

Здесь переход
от оскорбительной интонации к просьбе о прощении столь быстр и резок, что
искренность слез героя не вызывает у нас полного доверия. По-иному видится
проблема И.С.Эвентову:

«Здесь
любовь попрана, низведена до плотского чувства, женщина обезображена, сам герой
деморализован, и его прерываемая буйством тоска лишь в самом конце сменяется
ноткой жалостливого раскаяния (…)

Невольно
напрашивается мысль об известной нарочитости, демонстративности изображаемой
поэтом картины (и употребляемой им лексики), о том, что он как бы выставляет
напоказ всю мерзость кабацкого омута, в которую он погрузился и который его
ничуть не радует, не утешает, а наоборот — тяготит» (41; 109).

Все же следует
отметить, что при всей «сниженности» лексики данного стихотворения,
ей далеко до нецензурщины, хлынувшей в литературный поток в наши дни. А главное
— «соль» стихотворения не в «неприличных словах», а в
осознании героем вины и боли.

Двойственное
отношение к «объекту» любви наблюдается и в стихотворении «Пой
же, пой на проклятой гитаре», где, с одной стороны, поэт заглядывается на
красивые запястья женщины и «плечей ее льющийся шелк», ищет в ней
счастье, а — находит гибель. Герой готов примириться с тем, что она целует
другого, называет ее «молодой красивой дрянью» и тут же: «Ах,
постой. Я ее не ругаю. Ах, постой. Я ее не кляну…» И последующие
прекрасные строки: «Дай тебе про себя я сыграю Под басовую эту
струну»- раскрывают внутреннее состояние человека, спокойно, без надрыва
осознающего свое увлечение «предметом», не достойным его внимания, но
при этом не торопящимся с выводами, как будто и такое положение его тяготит не
очень. Но во второй части стихотворения герой вновь сползает до пошлой
бытовщины, бравируя перечислением своих побед над женщинами, низводя смысл и
назначение жизни до «постельного уровня»: «Наша жизнь — простыня
да кровать, Наша жизнь — поцелуй да в омут». И несмотря на будто бы
оптимистическую заключительную строку («Не умру я, мой друг,
никогда»), стихотворение оставляет тягостное впечатление. Становится
понятно, что в этом «логове» «нет места человеческой радости,
нет и надежды на счастье. Любовь здесь не праздник сердца, она приносит
человеку гибель, она губит его, словно чума» (41; 109-110).

В стихотворении
«Да! Теперь решено. Без возврата…» духовная опустошенность героя
доведена до предела. Поэтика стиха удручает мрачными красками с самого начала:
уже не будут звенеть крылатой листвой тополя, низкий дом ссутулится, старый пес
издох…И как естественное развитие линии сгущения красок уже в конце второй
строфы рождается спокойно констатируемое предположение: «На московских
изогнутых улицах Умереть, знать, судил мне бог». Даже описание месяца, как
бы с избытком посылающего на землю свои лучи, кажется, введено в стихотворение
лишь для того, чтобы лучше высветить фигуру человека, идущего со свесившейся
головой в знакомый кабак. И затем уже в стихотворении мы не встретим ни одного
проблеска света, далее все описывается одними черными красками:

Шум и гам в
этом логове жутком,

Но всю ночь
напролет, до зари,

Я читаю стихи
проституткам

И с бандитами
жарю спирт…

Удручает не
только осознание происходящего нравственного падения героя на самое
«дно», угнетает даже лексика сама по себе: шум, гам, логово, жутко,
проститутки, бандиты, жарю, спирт… И как логическое замыкание кольца сюжета
звучит последнее признание лирического героя перед бандитами и проститутками:
«Я такой же, как вы, пропащий, Мне теперь не уйти назад». После этого
даже повторяющаяся в конце вторая строфа с трагическим предсказанием своей
гибели, предназначенная, вероятно, для усиления жути и ужаса стиха, цели не
достигает, так как «усиливать» уже нечего, предел падения уже
обозначен выше.

Мотивы
безысходности будут звучать и в последующих произведениях цикла. Так, в стихах
«Я усталым таким еще не был» мы опять встречаемся с картинами о
непутево сложившейся жизни, бесконечных пьяных ночах, разгулявшейся тоске,
приучившей к вину темной силе… У поэта как будто даже не хватает силы изумиться
так драматично сложившейся ситуации, он совершенно бесстрастно, как о чем-то
обыденном и привычном сознается в том, в чем здравомыслящему человеку без
внутренней дрожи признаться невозможно:

Я устал себя
мучить бесцельно,

И с улыбкою
странной лица

Полюбил я носить
в легком теле

Тихий свет и
покой мертвеца…

Вероятно,
поэтому у А.Воронского были основания в журнале «Красная новь»
отозваться о «Москве кабацкой»:

«В истории
русской поэзии впервые появляются стихи, в которых с отменной
изобразительностью, реализмом, художественной правдивостью и искренностью
кабацкий угар возводится в «перл создания», в апофеоз». Он же
назвал стихи этого цикла «висельными, конченными, безнадежными»,
утверждал, что в них совершенно отчетливо проступает «размагниченность,
духовная прострация, глубокая антиобщественность, бытовая и личная
расшибленность, распад личности» (27; 254).

Резкое
несогласие с такой оценкой выразил В.Киршон: «Только нечуткий человек
может сказать, что этот угар, эту болезнь Есенин возводил в апофеоз… Вчитайтесь
в его стихи, и перед вами встает фигура (…) поэта, который в пьяном угаре, и
в разгуле самогонного разлива среди институток и воров мучится и страдает от
этой накипи, рвется из жизни и мерзости, жалеет так глупо растрачиваемые силы
(…) Только тяжесть, только боль, которая навеяна пьяным разгулом, надрывно
выражена в этих стихах».

С В.Киршоном
можно согласиться в том, что поэт действительно не любуется и не восторгается
ни картинами кабацкого разгула, ни собственным положением, что он глубоко
ощущает трагичность своего падения, но при этом целиком отвергать суждения
Воронского как безосновательные, думается, было бы не верно. Сегодня важно не
только то, что поэт пережил «Москву кабацкую» («Я это видел, я
это по-своему пережил»), но и то, что он поднимается над пережитым и
перечувствованным до типического обобщения («Я должен был рассказать об
этом в стихах»). Свидетельством тому — цикл стихотворений «Любовь
хулигана».

«Любовь
хулигана»

В июле 1924 г.
в Ленинграде Есенин выпустил новый сборник стихов под общим названием
«Москва кабацкая», включающий четыре раздела: стихи как вступление к
«Москве кабацкой», собственно «Москва кабацкая»,
«Любовь хулигана» и стихотворение как заключение.

В цикл
«Любовь хулигана» вошло 7 стихотворений, написанных во второй половине
1923 года: «Заметался пожар голубой», «Ты такая ж простая, как
все», «Пускай ты выпита другим», » Дорогая, сядем
рядом», «Мне грустно на тебя смотреть», «Ты прохладой меня
не мучай», «Вечер черные брови насопил». Все они были посвящены
актрисе камерного театра Августе Миклашевской, с которой Есенин познакомился
после возвращения из-за границы. «Любовь к этой женщине является
целительной для больной и опустошенной души поэта, она ее гармонизирует,
просветляет и возвышает, вдохновляет автора на творчество, заставляет снова и
по-новому поверить в значительность идеального чувства» (28; 181).

Есенин не
случайно расположил эти два цикла в одном сборнике один за другим, они
продолжают, развивают и дополняют друг друга. Так, «Любовь хулигана»
не свободна от мотивов «Москвы кабацкой». Например, в стихотворении
«Мне грустно на тебя смотреть» мы явственно ощущаем отпечаток
«кабацкого» периода:

Мне грустно на
тебя смотреть,

Какая боль,
какая жалость!

Знать, только
ивовая медь

Нам в сентябре
с тобой осталась.

Чужие губы
разнесли

Твое тепло и
трепет тела.

Как будто
дождик моросит

С души, немного
омертвелой (…)

Ведь и себя я
не сберег

Для тихой
жизни, для улыбок.

Так мало
пройдено дорог,

Так много
сделано ошибок…

И стихотворение
«Ты прохладой меня не мучай» открывается признанием: «Одержимый
тяжелой падучей, Я душой стал, как желтый скелет». Далее автор,
противопоставляя детским мечтам действительность, в ироническом плане
показывает реальное воплощение мечты о славе, популярности и любви. Перелом в рассуждениях
начинается с громко заявленного «Да!», а затем следует перечисление
«богатств» («…Осталась одна лишь манишка С модной парой
избитых штиблет»), характеризуется известность («Мое имя наводит
ужас, Как заборная грубая брань»), любовь («Ты целуешь, а губы как
жесть»). Но здесь снова намечается поворот мысли, связанный с желанием
снова «мечтать по-мальчишески — в дым» «о другом, о новом»,
название которому поэт еще не может выразить словами. Так, от сознания
одержимости «тяжелой падучей» поэт приходит к стремлению о мечте,
которое придает окончанию стихотворения жизнеутверждающую настроенность
(Юдкевич; 166). Но оптимистические ноты наблюдаются уже в предыдущем цикле.
Несмотря на всепоглощающие мотивы тоски и духовной опустошенности, в
«Москве кабацкой» обнаруживаются прорывы к свету, к желанию порвать с
кабацким пропадом. Так, в финале стихотворения «Я усталым таким еще не
был» привет шлет привет «воробьям и воронам, и рыдающей в ночь
сове». Здесь же он кричит вовсю, как бы заново обретаемую мощь:
«Птицы милые, в синюю дрожь Передайте, что я отскандалил…»

В стихотворении
«Эта улица мне знакома», которое Есенин позднее включил в
«Москву кабацкую» уже начинают преобладать светлые тона, любимые
поэтом краски: «проводов голубая солома», «деревенская
синь», «голубые накрапы», «зеленые лапы», «дым
голубой»… В стихотворении ощущается ностальгия по родному краю,
состояние умиротворения, полная гармония внутреннего мира героя при
воспоминании о родительском доме:

А сейчас, как
глаза закрою,

Вижу только
родительский дом.

Вижу сад в
голубых накрапах,

Тихо август
прилег ко плетню.

Держат липы в
зеленых лапах

Птичий гомон и
щебетню…

Если ранее поэт
твердо и однозначно заявлял: «Да! Теперь решено. Без возврата Я покинул
родные поля…», то теперь он с тихой грустью осознает: «Только ближе
к родимому краю Мне б хотелось теперь повернуть». И завершается
стихотворение благословлением:

Мир тебе —
полевая солома,

Мир тебе —
деревянный дом!

Мотив
«уходящего хулиганства», более того — отречения от скандалов,
сожаление о том, что был он весь, «как запущенный сад», прозвучали в
первом стихотворении цикла «Заметался пожар голубой»:

Заметался пожар
голубой,

Позабылись
родимые дали.

В первый раз я
запел про любовь,

В первый раз
отрекаюсь скандалить (…)

Я б навеки
забыл кабаки

И стихи бы
писать забросил,

Только б тонкой
касаться руки

И волос твоих
цветом в осень.

Я б навеки
пошел за тобой

Хоть в свои,
хоть в чужие дали…

В первый раз я
запел про любовь,

В первый раз
отрекаюсь скандалить.

Здесь
лирический герой недвусмысленно заявляет: «Разонравилось пить и плясать И
терять свою жизнь без оглядки». Смысл своего существования он видит в том,
чтобы смотреть на любимую, «видеть глаз злато-карий омут», касаться
тонкой ее руки и волос ее «цветом в осень». Для героя становится
важным доказать любимой, «как умеет любить хулиган, как умеет он быть
покорным». Ради любви он не только отрекается от прошлого, он готов забыть
«родимые дали» и отказаться от поэтического призвания. Герой
чувствует возможность обновления под воздействием любви, и в стихотворении это
выражено сослагательным наклонением «мне бы только смотреть на тебя»,
» я б навеки забыл кабаки», » я б навеки пошел за тобой»
(1; 100-101).

Мотив
«уходящего хулиганства» как уже свершающегося факта заявлен в
стихотворении «Пускай ты выпита другим»:

Я сердцем
никогда не лгу,

И потому на
голос чванства

Бестрепетно
сказать могу,

Что я прощаюсь
с хулиганством.

Стихотворение
пронизано «осенним» настроением («глаз осенняя усталость»,
«в окошко постучал сентябрь багряной веткой ивы» в соответствии с
возрастом и душевным состоянием поэта. Но осенние мотивы в данном случае не
только не привносят с собой печальных нот, они звучат необычайно свежо и
молодо:

О, возраст
осени! Он мне

Дороже юности и
лета…

Герой находит в
«возрасте осени» неповторимую прелесть, определяемую тем, что
возлюбленная «стала нравиться вдвойне воображению поэта». Он приходит
к осознанию, что любимый человек единственный, кто необходим герою; по его
мнению, только она одна «могла быть спутницей поэта», она одна
способна повлиять на изменение уже устоявшегося образа жизни:

… Что я одной
тебе бы мог,

Воспитываясь в
постоянстве,

Пропеть о
сумерках дорог

И уходящем
хулиганстве.

Любовная линия
продолжает свое развитие и в стихотворении «Ты такая ж простая, как
все», где портрет любимой представляется лирическому герою строгим иконным
ликом богоматери. Любовь заставляет его ощутить в груди «сумасшедшее
сердце поэта», рождает творческое вдохновение: «А теперь вдруг растут
слова Самых нежных и кротких песен». Но кульминационной является
центральная четвертая строфа, в которой герой однозначно отказывается во имя
любви от «зенита» (славы) и где имя Августа прекрасно обыгрывается в
соотнесении с августовской прохладой:

Не хочу я
лететь в зенит.

Слишком многое
сердцу надо.

Что ж так имя
твое звенит,

Словно
августовская прохлада?

В следующем
стихотворении («Дорогая, сядем рядом») лирический герой счастлив
«слушать чувственную вьюгу» (прекрасная метафора любви!). Даже
внешний облик любимой с ее «кротким взглядом» осознается им как
«спасение»:

Это золото
осеннее,

Эта прядь волос
белесых —

Все явилось как
спасение

Беспокойного
повесы…

Из воспоминаний
современников известно, что отношения Есенина и Миклашевской последовательно
отражены в стихотворениях цикла: начиная с первого «Заметался пожар
голубой» до заключительного «Вечер черные брови насопил», где
герой в риторическом вопросе «Разлюбил ли тебя не вчера?»
недвусмысленно дает понять, что любовь прошла. Характерно, что при этом текст
стихотворения снова насыщается мрачными красками: насопивший черные брови
вечер, пропитая молодость, храпящая запоздалая тройка, больничная койка,
которая может «успокоить» героя навсегда, мрачные силы, что терзали
его, губя… и на этом фоне сгущающегося мрака заклинанием памяти звучат
светлые строки, обращенные к разлюбленной:

Облик ласковый!
Облик милый!

Лишь одну не
забуду тебя!

«Прощаясь
с молодостью и любовью, поэт сохраняет веру в жизнь и счастье. От надрывных
вопросов и безысходных суждений (…) он приходит к убеждению, что это не конец
жизни, но завершение определенного жизненного этапа — «былой жизни»
(1; 104).

После долгого
перерыва в творчестве Есенина любовная тема снова зазвучала в цикле
«Любовь хулигана» и по сравнению со стихами ранней молодости обрела
зрелую силу. К этой теме поэт вернется еще в самый последний период жизни и
пополнит ее новыми поэтическими шедеврами: «Я помню, любимая, помню»,
«Плачет метель, как цыганская скрипка», «Ах, метель такая,
просто черт возьми!» и др.

Список
литературы

1. Бельская
Л.Л. Песенное слово. Поэтическое мастерство Сергея Есенина. Книга для учителя.-
М., 1990.

2. Беляев И.
Подлинный Есенин.- Воронеж, 1927.

3. Васильева М.
Кривая истины// Литературное обозрение.- 1996.- № 1.

4. Воронова
О.Е. Библейские образы в поэзии С.Есенина// Актуальные проблемы современного
литературоведения.- М., 1995.

5. Гарина Н.
Воспоминания о С.А.Есенине и Г.Ф.Устинове// Звезда.- 1995.- № 9.

6. Гуль Р.
Есенин в Берлине// Русский рубеж. Спец. Выпуск газеты «Литературная
Россия».- 1990.

6а. Журавлев В.
«Словесным опален огнем»// Литература в школе.- 1991.- № 5.

7. Зайцев П.Н.
Из воспоминаний о встречах с поэтом// Литературное обозрение.- 1996.- № 1.

8. Зуев Н.Н.
Поэзия С.А.Есенина. Народные истоки. Философия мира и человека// Русская
литература. ХХ век. Справочные материалы.- М., 1995.

9. Енишерлов В.
Три года// Огонек.- 1985.- № 40.

10. Есенин С.
Собр. Соч. в 2 т.- Минск, 1992.

11. Иванов Г.
Сын «страшных лет России». Русский рубеж. Спец. Выпуск газеты
«Литературная Россия».- 1990.

11а. Иванов Г.
Маяковский. Есенин// Вестник МГУ. Сер. 9.- М., 1992.- № 4.

12. Капрусова
М.Н. Темы и мотивы поэмы С.Есенина «Иорданская голубица»// Русская
классика ХХ века: Пределы интерпретации. Сборник материалов научной
конференции.- Ставрополь, 1995.

13. Карохин Л.
Петроградские адреса Есенина// Лит. Россия.- 1990.- 5 окт.

14. Карпов А.С.
Поэмы Сергея Есенина.- М., 1989.

15. Корнилов В.
Победа над мифом// Литературное обозрение.- 1996.- 1.

16. Куняев С.,
Куняев С. «Божья дудка». Жизнеописание Сергея Есенина// Наш
современник.- 1995.- N 3-9.

17. Лурье С.
Самоучитель трагической игры// Звезда.- 1996.- N 5.

18. Маклакова
Г. Иное разрешение старых проблем// Русский язык в школе.- 1989.- № 11.

19. Маяковский
В.В. Сочинения в 2 т.- М., 1988.

20. Мекш Э.Б.
Мифопоэтическая основа поэмы С.Есенина «Черный человек»// Вечные темы
и образы в советской литературе.- Грозный, 1989.

21. Микешин А.
Об эстетическом идеале поэзии Есенина// Из истории советской литературы 20-х
годов.- Иваново, 1963.

22. Микешин
А.М. «Инония» С.Есенина как романтическая поэма// Жанры в
литературном процессе.- Вологда, 1986.

22а. О, Русь,
взмахни крылами. Есенинский сборник.- М., 1994.

23. Пастухова
Л.Н. Поэт и мир. Урок по лирике Сергея Есенина// Литература в школе.-1990.- № 5

24. Перхин В.В.
Поэзия С.А.Есенина в оценке Д.А.Горбова (По страницам забытой статьи 1934
года)// Филологические науки.- 1996.- N 5.

25. Петрова Н.
«Сам-третей». Есенин-Миклашевская-Бармин// Литературное обозрение.-
1996.- N 1.

26. Прокушев Ю.
Даль памяти народной.- М., 1978.

27. Прокушев Ю.
Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха.- М., 1989.

28. Пьяных М.
Трагический Есенин// Нева.- 1995.- № 10.

29.
Раскольников С. Сергей Есенин// Поиск.- 1990.- 14-20 дек.

30. С.А.Есенин
в воспоминаниях современников. В 2 т.- М.- 1986.

31. Сергей
Есенин в стихах и в жизни. Воспоминания современников.- М., 1995.

32. Скороходов
М.В. Оппозиция жизнь/смерть в ранней поэзии С.А.Есенина// Русская классика ХХ
века: пределы интерпретации. Сборник материалов научной конференции.-
Ставрополь, 1995.

33. Семенова С.
Преодоление трагедии.- М., 1989.

34. Сосновский
Л. Развенчайте хулиганство// Комс. правда.- 1926.- 19 сент.

34а.
Тартаковский П. «Я еду учиться…» «Персидские мотивы»
Сергея Есенина и восточная классика// В мире Есенина.- М., 1986.

35. Хазан В.И.
Проблемы поэтики С.А.Есенина.- Москва-Грозный, 1988.

36. Хазан В.И.
Мифологический «анамнезис» воды в поэзии С.А.Есенина// Вечные темы и
образы в советской литературе.- Грозный, 1989.

37. Хазан В.И.
Тема смерти в лирических циклах русских поэтов ХХ века.- Грозный, 1990.

38. Ходасевич
В. Есенин// Русский рубеж. Спец. Выпуск газеты «Литературная
Россия».- 1990.

39. Харчевников
В.И. Поэтический стиль Сергея Есенина (1910-1916).- Ставрополь, 1975.

40. Холшевников
В. «Шаганэ, ты моя, Шаганэ!..» Стилистико-стиховедческий этюд// В
мире Есенина.- М.- 1986.

41. Эвентов
И.С. Сергей Есенин. Книга для учащихся.- М., 1987.

42. Юдкевич
Л.Г. Певец и гражданин.- Казань, 1976.

Трагический
характер образа послереволюционной России

в
творчестве С. А. Есенина

Поскольку
революция большевиков была по преимуществу пролетарской и индустриальной и на
деле имела мало общего с утопией «мужицкого рая», тоска по «Руси уходящей» со
временем одержала верх в сознании Есенина над революционной утопией («Страна
негодяев», «Русь уходящая», «Русь советская», «Русь бесприютная», «Спит ковыль.
Равнина дорогая…» и др.). Поэт разочаровался в революции и пришел к выводу,
что реальный социализм умерщвляет все живое. Революция оказалась губительной
для духовно-мировоззренческого склада русского человека и патриархального
крестьянина тем более. Россия для Есенина – это прежде всего древняя
патриархальная Русь, своего рода застывшее время и пространство, в котором не
предполагается никакое движение, а всякий прогресс губителен. Романтической воодушевленности,
раскаленным движениями в обществе эмоциям, свойственным чувствительной
поэтической душе, пришел на смену суровый скепсис: «Мне очень грустно сейчас, – пишет Есенин в 1920 го­ду, – что история
переживает тяжелую эпоху умерщвле­ния личности как живого, ведь идет совершенно
не тот социализм, о котором я думал…» [2, т. 2, с. 469]. Рухнули утопические мечты поэта о социализме как «мужицком
рае» на земле, еще недавно столь вдохновенно воспетые им в «Инонии».

Отсюда берет
начало подчеркнутый антиурбанизм, отрицательное отношение к индустриальным
символам. В одном из стихотворений цикла «Сорокоуст» используется выразительная
метафора, передающая драматическую коллизию города и деревни, как ее видел в то
время поэт: летящий по рельсам паровоз и не поспевающий за ним жеребенок: «Милый,
милый, смешной дуралей, / Ну куда он, куда он гонится? / Неужель он не знает, что живых коней / Победила
стальная конница?» [1, т. 1, с. 232].

В его
поэзии появились мотивы увядания жизни, зазвучала тема противостояния города и
деревни. Поэтическим манифестом этого времени вполне можно назвать одно из
самых известных стихотворений автора «Не жалею, не зову, не плачу», проникнутое
мотивами грусти, тоски, прощания с жизнью и отсутствием веры в жизнь и способность
ее возрождать исстрадавшееся и разочаровавшееся во всем сердце: «Не жалею, не зову, не плачу, / Все пройдет, как с белых яблонь дым. /
Увяданья золотом охваченный, / Я не буду больше молодым. / Ты теперь не так уж
будешь биться, / Сердце, тронутое холодком, / И страна березового ситца / Не
заманит шляться босиком. / Дух бродяжий, ты все реже, реже / Расшевеливаешь
пламень уст. / О, моя утраченная свежесть, / Буйство глаз и половодье чувств. /
Я теперь скупее стал в желаньях, / Жизнь моя? иль ты приснилась мне? / Словно я
весенней гулкой ранью / Проскакал на розовом коне» [5, т. 1, с. 254].

Одной из поэм, в которых наиболее ярко
проявились эти настроения и нашло отражение новое отношение Есенина к
революции, является «Русь советская». В основе ее лирического сюжета – размышления
лирического героя о судьбе русской деревни, в которой он оказался после столь
долгожданных событий. Но герой разочарован и опечален – вместо «крестьянского
рая» здесь все та же разоренная деревня, в которой новые идеи, новые настроения,
даже новая речь, и куда-то подевалось все патриархальное очарование, которое
воспевалось поэтом: «Хромой красноармеец с ликом сонным, / В воспоминаниях
морщиня лоб, / Рассказывает важно о Буденном, / О том, как красные отбили
Перекоп. /  «Уж мы его – и этак и раз-этак, – / Буржуя энтого… которого… в
Крыму…». / И клены морщатся ушами длинных веток, / И бабы охают в немую
полутьму. / С горы идет крестьянский комсомол, / И под гармонику, наяривая
рьяно, / Поют агитки Бедного Демьяна, / Веселым криком оглашая дол» [1, т. 1, с. 265] .

Есенину
было горько думать, что «Русь советская» тяготеет к конъюнктурному Демьяну, а
не к его задушевному слову, что «одемьянивание» русской
поэзии идет по стране полным ходом, а русская деревня, как и страна в целом,
стремительно политизируется, пролетаризируется и коммунизируется.
Это подтверждало худшие опасения Есенина: что он вместе со своим поэтическим
словом принадлежит «Руси уходящей», что он исторически обречен на небытие
вместе с миром, который он воспевает.

То, что увидел лирический герой Есенина, –
это все та же разоренная деревня, но разорена она теперь не только в
хозяйственном плане, но и духовно: старые ценности поломаны, а новых не
прибавилось. Темы, бурлящие в крестьянском сознании теперь, по сути чужды этим
людям, но эта суровая советская реальность, пожалуй, единственное, что
вторглось в их жизнь нового, не принеся ничего хорошего. Лирический герой
Есенина не может найти общего языка с сельчанами, ощущает свою одинокость,
отстраненность от «Руси советской»: «А жизнь кипит. / Вокруг меня снуют / И
старые и молодые лица. / Но некому мне шляпой поклониться, / Ни в чьих глазах
не нахожу приют… / Ах, родина! Какой я стал смешной. / На щеки впалые летит
сухой румянец. / Язык сограждан стал мне как чужой, / В своей стране я словно
иностранец» [1, т. 1, с. 266].

Отсюда и ведущий эмоциональный тон лирического повествования, сменивший когда-то населявшие есенинские стихи радость, восторг от лицезрения крестьянского бытия, выступавшего в его ранних стихах как богатый и самобытный космос: вереницей проходят одиночество, тоска, сомнения, возмущение, самоирония, спокойствие, гнев, смирение, воодушевление, пафос. Однако лирический герой предстает перед читателем сильной личностью, способным противостоять обстоятельствам, патриотом. И об этом явственно свидетельствует последняя строфа поэмы, в которой он решает воспевать как старую, былую Русь, так и новую, советскую Россию во всей ее духовной мощи и духовном величии, которое нельзя умалять из-за временных неурядиц в стране. Он не следует общественному мнению: написанию злободневных стихотворений-агиток предпочитает более высокую цель – служение Родине, воспевая ее в поэзии, тем самым проявляет себя как настоящий патриот: «Приемлю все. / Как есть все принимаю. / Готов идти по выбитым следам. / Отдам всю душу октябрю и маю, / Но только лиры милой не отдам... / Но и тогда, / Когда во всей планете / Пройдет вражда племен, / Исчезнет ложь и грусть, – / Я буду воспевать / Всем существом в поэте / Шестую часть земли / С названьем кратким "Русь"» [1, т. 1, с. 268].

Указанные здесь мотивы характерны
для не одной рассмотренной поэмы, а для лирики С. А. Есенина 1924–25 гг. в
целом. То и дело у поэта возникают зловещие предчувствия в отношении города,
заводских рабочих, индустриализации, разрушающих извне русскую патриархальную
деревенскую жизнь. Поэтому наступление нового приобретает у Есенина черты
апокалиптические: «железный гость» с черными неживыми руками – это не то
сам дьявол, не то Антихрист, знаменующий своим появлением наступление последних
времен – для крестьян и поэтов. Так, в стихотворении «Я последний поэт
деревни…» он пишет: «На тропу голубого поля / Скоро выйдет железный гость.
/ Злак овсяный, зарею пролитый, / Соберет его черная горсть. / Не живые, чужие
ладони, / Этим песням при вас не жить!» [1,
т. 1, с. 248].

Этот символ развернут на
образно-языковом уровне: очевидно противопоставление дерева и железа как жизни,
природы и смерти, гибели, конца существования: это такие образы, как «дощатый
мост», «часы деревянные», которые «прохрипят… двенадцатый час»
героя, и «железный гость», который соберет плоды крестьянского труда в «черную
горсть». Данные образы отчетливо противопоставлены и в цветовом отношении,
неизменно важном для Есенина: «черная горсть» – «голубое поле», «золотистое
пламя» свечи, символизирующей жизнь героя (голубой, золотистый –
положительные, черный – отрицательный, зловещий).

Есенин лучше и тоньше других
почувствовал, что по-старому жить уже невозможно, а по-новому – не хочется…
Революционный перелом российской истории воспринимался Есениным как трагический
перекресток, который нужно каким-то образом преодолеть, пройти с наименьшими
потерями, но никак не получается это сделать, потому что рушится вся прежняя
жизнь, все прежние представления, а вместе с тем и неясные надежды на лучшее
будущее. С каждым новым произведением трагизм в восприятии поэтом перемен в
жизни России все более усиливался. Русская деревня, дореволюционный
крестьянский мир медленно и неуклонно двигались навстречу своей гибели, и этот
процесс был для Есенина очевиден. Потому-то и ощущал себя Есенин «последним поэтом деревни»; потому-то и спешил
запечатлеть последние черты уходящей в небытие красоты; потому и бунтовал
против неотвратимого конца «Руси уходящей» – последней поэмы триптиха о «новой»
Руси, которую отделяла от «Руси советской» «Русь бесприютная», и оплакивал его,
понимая умом историческую неизбежность этой гибели…: «Я последний поэт
деревни, / Скромен в песнях дощатый мост. / За прощальной стою обедней /
Кадящих листвой берез. / Догорит золотистым пламенем / Из телесного воска
свеча, / И луны часы             деревянные / Прохрипят мой двенадцатый час»
[1, т. 1, с. 248].

Поэт не мог примириться со смертью
привычной и милой ему патриархальной культуры, как и самой деревни, но не мог и
предотвратить их умирания, происходившего на его глазах. Отсюда – неразрешимая
раздвоенность сознания и жизни лирического героя Есенина, его бросание из одной
крайности в другую. Отсюда – перепады от эйфории к отчаянию, от надежды к
ужасу, от нежности к показной грубости, от аполитичности к наивной политизации
окружающей жизни, свойственных данному периоду его творчества.

Вся послереволюционная поэзия
Есенина – развернутый образ трагического перелома, который переживал вместе со
своей страной поэт. Особенно ярко переломность эпохи
запечатлена в стихах последних двух лет. Вот символически обобщенный облик «Руси
уходящей», преломленный через восприятие собственной загубленной поэтической
судьбы: «Советскую я власть виню, / И потому я на нее в обиде, / Что юность
светлую мою / В борьбе других я не увидел. / Что видел я? / Я видел только бой
/ Да вместо песен / Слышал канонаду» [1, т.
1, с. 270].

Жизнь не состоялась: борьба, бой,
канонада заслонили светлые воспоминания юности. «Другие» подавили лирическое Я.
Не забываются лишь «отравленные дни, / Не знавшие ни ласки, ни покоя» [1, т. 1, с. 270]. Лирический герой признается,
что неудовлетворенность жизнью и состоянием целого мира вызваны его безысходной
раздвоенностью, расколом между прошлым и настоящим, между Русью «уходящей» и «советской»:
«Я человек не новый! / Что скрывать? / Остался в прошлом я одной ногою, /
Стремясь догнать стальную рать, / Скольжу и падаю другою» [1, т. 1,                   с. 279].

Лирический герой Есенина видит
«плоды революции»: все та же нищета, униженный народ, который в большей степени
унижен собственной покорностью своей судьбе и снова довольствуется малым: «Я слушаю. Я в памяти смотрю, / О чем крестьянская
судачит оголь. / «С Советской властью жить нам по нутрю… / Теперь бы ситцу…
Да гвоздей немного…». / Как мало надо этим брадачам, / Чья жизнь в сплошном /
Картофеле и          хлебе. / Чего же я ругаюсь по ночам / На неудачный,
горький жребий?» [1,        т. 1, с. 279].

Впрочем, герой не одинок в этом.
По существу вся страна в таком же состоянии: «Друзья! Друзья! / Какой раскол
в стране, / Какая грусть в кипении веселом!» [1,
т. 1, с. 279]. Этот оксюморон (грусть в веселье) отражает
глубокую трещину в мировосприятии, в понимании людей: все делится не просто на «новое»
и «старое», но и еще на «новое по-старому» и «старое по-новому». Старики,
которым не угнаться за юношами, осуждены «несжатой рожью на корню…
догнивать и осыпаться» [1, т. 1, с. 279].
Впрочем, и среднее поколение, к которому причисляет себя лирический герой, тоже
приговорено. Поэт чувствовал, что он вместе со всем своим поэтиче­ским миром
принадлежит именно «Руси уходящей», что он исторически обречен, что, «задрав
штаны, / Бежать за комсомолом» – и поздно, и наивно, и смешно. Впрочем, эта
«комсомольская мечта» Есенина – несомненная поэтическая гипербола,
противостоящая другим гибельным вариантам судьбы – «утопить в вине» грусть,
«вылечить душу / Пустыней и отколом»… Отсюда – глубокий пессимизм
Есенина как человека и как поэта.

Таким настроением проникнуты и другие стихи С. А. Есенина,
относящиеся к данному периоду: «Отговорила роща золотая», «Клен ты мой
опавший», «Не жалею, не зову, не плачу», «Гори, звезда моя. Не падай», «Мы
теперь уходим понемногу». Настроение лирического героя того периода хорошо
передают строки из стихотворения «Жизнь – обман с чарующей тоскою…»: «Жизнь
– обман с чарующей тоскою. / Оттого так и сильна        она, / Что своею грубою
рукою / Роковые пишет письмена… / Но и все ж, теснимый и гонимый, / Я, смотря с
улыбкой на зарю, / На земле, мне близкой и любимой, / Эту жизнь за все благодарю»
[1, т. 1, с. 288].

«Был в деревне.
Все рушится… Надо самому быть оттуда, чтобы понять… Конец всему» [1, т. 2, с. 481] – таковы были впечатления Есе­нина тех лет. Они дополняются
воспоминаниями сестры поэта Александры Есениной: «Помню наступивший голод.
Страшное время. Хлеб пекли с мякиной, лузгой, щавелем, крапивой, лебе­дой. Не
было соли, спичек, мыла, а об остальном уж и думать не приходилось… К власти
наряду с честными людьми пролезли «лабути», имеющие длинные руки. Жилось этим
людям совсем неплохо…» [3, с. 333].

1 июня 1924 г.
Есенин пишет «Возвращение на родину». Образ надрывного, беспросветного
запустения, пред­вещающего «конец всему», встречает нас в самом начале
этой маленькой поэмы. «Колокольня без креста» [1, т. 1, с. 292], кладбища, кресты, которые «как будто в рукопашной мертвецы, за­стыли
с распростертыми руками» [1, т. 1, с. 292]. Убогий быт разоренной года­ми междоусобного раздора
деревни, «календарный Ленин» вместо выброшенных сестрами-комсомолками
икон, «Капитал» вместо Библии… Внук, не узнавший деда – еще один образ-сим­вол
эпохи, еще одно страшное прозрение будущего. Трагический итог всему этому поэт
подводит в следующих строках: «Вот так страна! / Какого ж я рожна / Орал в
стихах, что я с народом дружен? / Моя поэзия здесь больше не нужна / Да и,
пожалуй, сам я тоже здесь не нужен» [1, т. 1, с. 273].

Как видим, 20-е годы ХХ века ознаменовали собой новый этап в развитии крестьянской темы в творчестве С. А. Есенина. События, с которыми он связывал начало коренных изменений в социальной жизни крестьянства и которые бы смогли ускорить наступление «крестьянского рая» как гармоничного сочетания бытовой устроенности с духовным богатством русской патриархальной деревни, поэтизированным в его лирике, остались позади. Очевидным было отсутствие каких бы то ни было улучшений в жизни русской (теперь уже советской) деревни, поскольку пролетарская революция оказалась чуждой патриархальной жизни русского крестьянства, но при этом подрывающей ее внутренние и прежде всего духовные устои, а также провоцирующей раскол российского общества, итогом чего стала Гражданская война. Мировоззрение и мировосприятие крестьянства менялись буквально на глазах, и от прежней патриархальности, сознательно разрушаемой извне, не оставалось и следа. Все это привело к возникновению в поэзии С. А. Есенина мотивов разочарования, грусти, осознания собственной отчужденности от теперешней деревни. Однако если в «Руси советской» (первой части триптиха, посвященного «новой» России), наряду с этими нотами присутствовала вера в себя и в собственные силы продолжать воспевать духовное богатство Руси, в том числе крестьянской, то затем, в «Руси уходящей» и множестве других стихотворений, все с большей силой начинают звучать трагические ноты, связанные с пониманием духовного и социального раскола в стране, а также отсутствия хоть каких-то перспектив у представителей и младшего, и среднего, и старшего поколений. Лучшим жребием, по мнению поэта, могла бы стать дальнейшая борьба за светлое будущее страны, но выбор уже сделан, и единственной альтернативой признается разгульная кабацкая жизнь. В итоге поэт признает, что та Русь, которую он воспевал в раннем творчестве, исчезает, отсюда – настроения глубокого пессимизма, ощущение обманутости, разочарованности в идеалах революции.

Список использованных
источников

1.                
Базанов, В. Г. Сергей Есенин и крестьянская
Россия /                          В. Г. Базанов. – Л. : Советский писатель,
1982. – 302 с.

2.                
Есенин, С. А. Собрание сочинений : в 2-х
т. / С. А. Есенин. – М. : Современник, 1990. – Т. 1. – 480 с. ; т. 2. – 498 с.

3.                
Сергей Есенин : подлинные
воспоминания современников / под ред.  Е. Таран. – М. : АСТ, 2017. – 560 с.