Лирический герой поэзии бродского сочинение егэ

Меня упрекали во всем, окромя погоды, и сам я грозил себе часто суровой мздой. Но скоро, как говорят, я сниму погоны и стану просто одной звездой.
И. Бродский

Иосиф Бродский — поэт-изгнанник. Слишком надолго он и его поэзия были вычеркнуты из истории русской литературы. Сейчас личность Бродского, да и его поэзия вызывают разноречивые чувства. Его стихами восхищаются, но в то же время многим все еще стыдно за суд в 1964 г., когда поэта обвинили в тунеядстве и отправили в ссылку, за высылку его из страны в 1972 г.

Поэзия Иосифа Бродского сложна и отличается высокой культурой. Большое влияние на его творчество оказала А. А. Ахматова. Их встреча стала решающей. Поэтесса оказала ему большую поддержку, опекала его, видела в нем подражателя и наследника поэзии Серебряного века. Однако положение Бродского в этом качестве было сложным. Неблагоприятная обстановка в стране предопределила переход Бродского от «тоски по мировой культуре» к «свободному слову».

В своей лирике он обращается к античности, но античные герои в его стихах соответствуют обычным и в какой-то степени бытовым образам. Лирику Бродского отличает сложный синтаксис. Поэт і в своем творчестве обращается к таким поэтическим жанрам, как сонет и эклога («Осенний крик ястреба», «Рождественский романс»). В 1958 г. Бродский пишет стихотворение «Пилигримы», которое отличается особым художественным видением. В 1987 г. поэт удостаивается Нобелевской премии за вклад в литературу.

В своей поэзии Бродский обращается к вечным темам, библейским, в его творчестве возникают темы любви, родины. Не чужд его поэзии и авангард. Особенностью поэтики Бродского является то, что художественный язык его произведений образует целый спектр оттенков. Большую роль в поэзии Бродского играет прием контраста. Поэт сравнивает самые конкретные явления с явлениями общими.

Лирический герой стихотворений Бродского — это гигант, обозревающий с высоты птичьего полета то, что происходит внизу. Он находится между небом и землей, и все, что происходит «внизу», все К позиции социального устройства для него преходящи и проходящи. Важна только вечность, так как она К существует всегда. Основными образами-переживаниями поэзии Бродского являются звезды, небои т. д. Особую значимость приобретают образы, которые требуют философского осмысления (пустыня, тьма, воздух и т. п.). Это значит, что наряду с темами извечными (например, добра и зла) в поэзии Бродского появляется тема смерти, знаменуя собой трагическое начало.
В 1960-х гг. в лирике поэта возникают мотивы переустройства мира, потому что «мир остается лживым». В этот период Бродский пишет стихотворение «Я входил мимо дикого зверя в клетку». Оно входит в цикл «Век скоро кончится» («Век скоро кончится, но раньше кончусь я…»). Лирический герой этого стихотворения несет на себе отпечаток времени.

Перед эмиграцией Бродский в своем творчестве обращается к христианской идее. В его поэзии 1970-х гг. появляется свой библейский текст, в котором есть свой конфликт, свое развитие событий. Но на момент изгнания поэта из страны библейский сюжет исчезает из его поэзии. Позднее он вновь возвращается к этой теме, тогда появляются его «рождественские» стихи.
В стихотворениях «Рождественский романс» и «Рождественская звезда» лирические образы связаны с библейскими текстами.

Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар, Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.. Он был всего лишь точкой. И точкой была звезде. Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака, на лежащего в яслях ребенка издалека, из глубины Вселенной, с другого ее конца, звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

Стихотворение «Пилигримы» по своей стилистике похоже на стихи Н. А. Некрасова («И пойдут они солнцем палимы…»), в нем возникает мысль о вечности бытия («Мир остается вечным»). Образ поэта в этом стихотворении трактуется традиционно. Его роль — пройти по миру и что-то в нем улучшить. Мимо ристалищ капищ мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты, глаза их полны заката, сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни, вспыхивают зарницы, звезды горят над ними, и хрипло кричат им птицы: что мир останется прежним, да, останется прежним, — ослепительно снежным, и сомнительно нежным, мир останется лживым, мир останется вечным, может быть, постижимым, но все-таки бесконечным. И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога. …И, значит, остались только иллюзия и дорога. И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам. Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам.

В стихотворении «Осенний крик ястреба» ведущим мотивом является мотив полета. Лирический образ — птица. Ястреб взмывает все выше и выше, где уже нет кислорода и нечем дышать. Осенний крик ястреба — это крик прощания. Дети внизу ловят «хлопья», не понимая, что это крылья птицы. Все выше. В ионосферу. В астрономически объективный ад птиц, где отсутствует кислород, где вместо проса — крупа далеких звезд. Что для двуногих высь, то для пернатых наоборот. Не мозжечком, но в мешочках легких он догадывается: не спастись. И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк, клюва, похожий на визг эриний, вырывается и летит вовне механический, нестерпимый звук, звук стали, впившейся в алюминий…

Бродский — поэт уникальный. Вклад его в русскую литературу, культуру неоценим. Он изменил течение и тональность русского стиха, придав ему другое звучание. Несмотря на все невзгоды, поэт прожил достойную жизнь, и, может быть, «судьба к нему оказалась щедрой».

Традиции древнерусской клерикальной литературы, складывавшиеся на протяжении семи веков, переосмыслялись и получили новое развитие в поэтических текстах XX — начала XXI века. «Творческое обращение к Священным текстам как Ветхого, так и Нового Завета у русских поэтов никогда не прерывалось. Стихи на тему Евангельских страстей мы встречаем в предсмертных творениях Пушкина. Библейские мотивы постоянно звучат в стихах Лермонтова. Обращение к образам Христа и Марии характерно для Тютчева. В начале XX века русские поэты — как символисты, так и акмеисты — используют образы Священного писания в своих стихах» [5, www].

После русской революции 1917 года в отечественной литературе особенно ярко проявляется господство атеистической идеологии. И лишь во второй половине XX — начале XXI века в русском историко-литературном процессе наблюдается процесс возрождения духовной поэзии.

По определению Б. М. Соколова, «духовные стихи — эпические, лирико-эпические или чисто лирические песни религиозного содержания» [6, с.610]. Прежде всего духовная тематика в лирике связана с образом святых, обращением к Богу, текстам Священного Писания.

Очень интересен лирический герой духовной лирики. Это может быть глубоко религиозный человек (так, часто к поэтическому творчеству обращаются священники и монахи) или же человек светский, находящийся в поиске нити, связывающей его с Богом.

Предметом исследования в данной статье стал духовный мир лирического героя поэзии И. А. Бродского и И. А. Чернухина. Оба поэта пришли к духовной тематике в лирике через страдания. В творчестве как И. А. Бродского, так и И. А. Чернухина представлены переживания лирического героя, размышления о жизни и смерти (это дает нам право говорить о традиции медитативной лирики, ведущей свое начало с творчества английского поэта Д. Донна), о мире и месте каждого из них в обществе. И. А. Бродский и И. А. Чернухин — поэты советского времени. Только если И. А. Бродский вступает в открытую полемику с советским режимом, то И. А. Чернухин, как и многие советские граждане той эпохи, был обвинен в студенческие годы по ложному доносу; его творчество не несло в себе открытого противостояния власти. Тем не менее, оба поэта подверглись гонениям и арестам. Эти испытания и стали началом их пути к Богу.

Путь И. А. Бродского к религиозной тематике в поэзии можно охарактеризовать как путь «через тернии к звездам». Одной из центральных тем его лирики стала тема одиночества. Поэт, вступивший в открытую полемику с официальной властью, противопоставил себя обществу, что, соответственно, повлекло за собой наказание: И. А. Бродский был отправлен ссылку. И именно в этот период жизни поэт приходит в своем творчестве к теме Бога. Начиная с 1960-х годов, И. А. Бродский создает ряд стихотворений на религиозную тематику. В них наблюдается эволюция от обращения к ветхозаветным сюжетам к перенесению библейских сказаний на современность. Большинство из этих стихотворений увидели свет уже после смерти поэта. О своих духовных поисках он рассказал журналисту В. Амурскому в интервью, которое было опубликовано в парижском журнале «Горизонт» (1990): «… в возрасте лет 24-х или 23-х, уже не помню точно, я впервые прочитал Ветхий и Новый Завет. И это на меня произвело, может быть, самое сильное впечатление в жизни. <…> я сначала прочитал Бхагавад-гиту, Махабхарату, и уже после мне попалась в руки Библия. Разумеется, я понял, что метафизические горизонты, предлагаемые христианством, менее значительны, чем те, которые предлагаются индуизмом. Но я совершил свой выбор в сторону идеалов христианства, если угодно… Я бы, надо сказать, почаще употреблял выражение иудео-христианство, потому что одно немыслимо без другого» [1, www].

Поводом для написания И. А. Бродским стихотворений на духовную тему часто служили религиозные праздники, основным из которых стало Рождество Христово. Начиная с 1963 года и почти до самой смерти (последнее было написано за месяц до смерти поэта) И. А. Бродский каждый год к Рождеству создавал стихотворения, которые после его смерти были объединены в цикл «Рождественские стихи». В переживаниях лирического героя чувствуется трепетное отношение к Таинству Рождества Христова. Он выступает как наблюдатель событий двухтысячелетней давности, несмотря на то, что непосредственно лирический герой «Рождественских стихов», конечно, не присутствует в Вифлееме.

В стихотворении «Бегство в Египет» дана зарисовка первых минут после Рождения Иисуса Христа. Начинается оно с описания быта пещеры: «В пещере (какой ни на есть, а кров! / Надёжней суммы прямых углов!), / В пещере им было тепло втроём; / пахло соломою и тряпьём» [3, www]. Вставная конструкция выступает в качестве ремарки лирического героя, который размышляет о месте рождения Христа, об атмосфере той ночи. В стихотворении говорится о Младенце: «Мария молилась; костёр гудел. / Иосиф, насупясь, в огонь глядел. / Младенец, будучи слишком мал, / чтоб делать что-то ещё, дремал» [3, www]. Но Младенец-Иисус уже знал о том, что придется ему совершить и на какую жертву пойти: «Звезда глядела через порог. / Единственным среди них, кто мог / знать, что взгляд её означал, / был Младенец; но он молчал» [3, www].

Стихотворение проникнуто сопереживанием атмосферы таинства рождения Сына Божьего, а лирический герой становится свидетелем Великого Таинства, сопричастным ему.

Несколько в ином ракурсе написано стихотворение «В Рождество все немного волхвы…». Начинается оно с приземленного описания современной автору действительности советской поры: «В Рождество все немного волхвы. / В продовольственных слякоть и давка. / Из-за банки кофейной халвы / Производит осаду прилавка…» [3, www]. Контрастно быту возникает образ Младенца: «…и Младенца, и Духа Святого / ощущаешь в себе без стыда; / смотришь в небо и видишь — звезда» [3, www]. Сравнение с волхвами объясняется упоминанием звезды, за которой они шли к месту рождения Бога. Праздник Рождества, по-видимому, по логике поэта, дает возможность каждому соприкоснуться с божественным, возможность духовного преображения, независимо от того, где ты находишься — в Вифлееме или в очереди в продовольственный магазин. Его лирический герой — современник автора, свидетель и участник этой жизни. Он не пытается идеализировать жизнь, напротив, дает не самую красивую ее зарисовку. При этом в стихотворения вводятся библейские образы. С образом Бога-Младенца неразрывен образ Духа Святого, чем подчеркивается триединство Бога: Отец, Сын, Святой Дух.

Говоря о структуре стихотворения, отметим прием контраста, используемый автором для противопоставления земного и небесного, преходящего и вечного: от бытоописания окружающей лирического героя действительности поэт уходит к событиям Рождества Христова.

Создавая стихотворения, посвященные религиозным праздникам, облекая духовные мотивы в форму зарисовок ветхозаветных событий, ставших основой современного праздника, поэт приходит к осмыслению основ бытия, смысла жизни, веры. Его лирический герой одинок. Он пытается уйти в мир, где нет греха, несправедливости. Туда приводят его духовные поиски.

Интересна и такая особенность религиозной лирики И. А. Бродского, как изображение лишь земной жизни Христа. Во всем цикле «Рождественских стихов» он ни разу не называет Христа Богом. Здесь это Младенец, которому еще только предстоит принести себя в жертву ради спасения рода человеческого, который знает свой путь.

Интересен и своеобразен путь к духовной тематике в лирике И. А. Чернухина. Поэт, на детство которого выпали страшные годы Великой Отечественной войны, а затем — испытания лагерями ГУЛАГа, еще в 1950-е годы, будучи заключенным, неосознанно обратился к Богу. Затем, уже в гораздо более поздний период жизни и творчества, И. А. Чернухин поэтически оформляет свои религиозные чувства, философские размышления о жизни и смерти.

Если И. А. Бродский показывает образ Младенца, образ вполне земной (это зарисовки Рождества и начала земной жизни Христа), то у И. А. Чернухина Бог Всевидящий Всесильный Творец мира и человека. Образ Бога возникает в его поэзии в неразрывной связи с поиском лирическим героем смысла жизни, что связывает воедино духовную и философскую тематику И. А. Чернухина. В его поэтическом наследии присутствует форма стихотворений-молитв, в которых специфически раскрывается образ Бога.

В стихотворении «Молитва» лирический герой призывает на помощь Христа в любых жизненных трудностях: «Дай мне терпение Твое / В больнице лютой и на плахе, / Смиренье… чистое белье, / И покаяние во страхе» [7, с.43].

Примечательно, как органично в обращении к Богу лирический герой просит дать ему самые главные христианские добродетели: терпение, смирение, покаяние. Покаяние ставится на первое место; следующее четверостишье развивает эту тему: «Прости меня за мрак души, / За тяжкие долги и страсти, / И зло во мне ты задуши / В часы вселенского ненастья» [7, с.43]. В противовес добродетелям ставятся грехи: «мрак души» — ни что иное, как уныние — противопоставляется терпению, зло — смирению, «тяжкие долги и страсти» — покаянию. Более того лирический герой готов к подвигу жертвы собой: как Бог пожертвовал собой ради спасения рода человеческого, так и лирический герой готов на жертву ради Родины: «Когда на Родине ни зги — / Благослови на труд и слово, / Или как молния сожги, / И воскреси из пепла снова» [7, с.43]. Поэт ни разу не упоминает имени Бога, но все стихотворение пронизано верой в Него.

В отличие от «Молитвы» стихотворение И. А. Чернухина «Успокой мое сердце слепое…» — это прямое обращение к Господу.

Уже в первом четверостишье лирический герой просит у Бога великой милости избавления от страстей: «Успокой мое сердце слепое, / Усмири мою дерзкую плоть, / И пошли мне молитву с любовью, / Мой Господь!» [7, с.166]. Сохраняется оппозиция грехов и добродетелей: «слепое сердце», «дерзкая плоть» противопоставляются «молитве с любовью». Духовная тема углубляется в последующих четверостишьях.

Второе четверостишье иллюстрирует духовное паденье человека: «Удержи от греха и паденья. / Через огнь пронеси, через водь, / И от лиха спаси и злодея, / Мой Господь!» [7, с.166].

В третьем же четверостишье демонстрируется путь к спасению: «Дай мне посох и чистую воду, / Дай суму и насущный ломоть, / И оставь мои песни народу, / Мой Господь!» [7, с.166]. Главная просьба — обретение Царства Небесного: «А когда годы тело потушат, / Чтобы сердце мое расколоть, / Ты возьми к себе бедную душу, / Мой Господь!» [7, с.166].

В данном стихотворении лирический герой показан человеком грешным, заботящемся о спасении души, просящим у Господа милости.

Однако, «лирические молитвы» — не единственная форма духовной поэзии И. А. Чернухина. Божественная тематика характерна для стихотворений, которые, на наш взгляд, можно считать пограничными между духовной и философской лирикой.

Таким является стихотворение «Смотри и помни», где духовные мотивы тесно переплетаются с образом памяти: лишь тот, кто хранит память о первородном грехе, достоин считаться безгрешным, — такова главная идея стихотворения: «Слепой безгрешней зрячего любого <…> Когда грома гремят, как голос Бога / И огнь, как взгляд, сжигает дерева, / И ты один, и к дому нет дороги / И под стопами в терниях трава» [7, с.164]. Эта идея трансформирует форму. Медитативность уступает место проповедническому началу. Лирический герой дает наставление человеку, отраженное уже в самом названии — «Смотри и помни». То есть, смотри на свою жизнь и помни о грехе, о свободе выбора добра или зла. Очень выразительны в представленном четверостишье сравнения: «грома, как голос Бога», «огнь, как взгляд». Тем, кто зряч, кто может видеть все, что его окружает, необходимо помнить о границах добра и зла: «Смотри и помни — ты на то и зряч — / Вот древо жизни, яблоко Адама, / Вот змий и Бог, голгофа и палач…» <…> Смотри и помни — / От видений многих / И грех велик, / И велика беда» [7, с.164]. В приведенном четверостишье мы видим уже традиционную для лирики И. А. Чернухина оппозицию «добро» — «зло»: «змий и Бог», «голгофа и палач». Человеку в земной жизни Богом дан выбор. Мы сами выбираем добро или зло, и это определяет нашу жизнь земную и посмертную, конечно, если верить в метафизические основы мира.

Стихотворение завершается предостережением о Божьем Суде за совершенное нами на земле: «Живи и помни — / В Питере ль, в Мадриде, / Что и с тебя однажды спросит Бог / За все, что ты на этом свете видел, / Но позабыл и в сердце не сберег» [7, с.164].

В стихотворение «Смотри и помни» вплетается тема памяти. Память для поэта является мерилом безгрешности человеческого существования. Только помня о первородном грехе, о Страшном Суде, о возможности выбора между «Добром» — «Злом», можно обрести Царство Небесное.

В стихотворениях, причисляемых нами к духовной поэзии И. А. Чернухин обращается к теме возможности познания человеком Бога. В стихотворении «Триединство» заявляется, что в земной жизни человеку абсолютно познать Божественное начало невозможно: «Триедина великая вера, / Милосердна, глубинна, чиста, / Но тебе до конца не измерить / Эту тяжесть и легкость креста» [8, с.30]. Этот мотив звучит и во втором четверостишье: «Не подсвистывай птицам небесным — / Не тебе понимать их удел» [8, с.30].

Интересна авторская характеристика лирический героя — поэта, певца, человека, еще не исполнившего своего земного предназначения. Говорится о Божественном начале поэта: «Но ты принял высокие звуки, / Что с небес принесли соловьи» [8, с.30]. Обращение к образу соловья неслучайно при характеристике образа лирического героя: этим подчеркивается музыкальное начало поэзии. Отмечая Божественный дар поэта, не забывает, что поэт — это всего лишь человек, а значит, он грешен, с «душой грешной», и его ждут «вселенские муки»: «И обрек на вселенские муки / Душу грешную, песни свои…» [8, с.30]. Говоря о «вселенских муках», автор намечает масштаб поэтического творчества и меру страданий, которая уготована поэту. Страдания, по логике поэта, предстают как плата за талант: «Что же делать, коль в жизни суровой / Просто так ничего не дано» [8, с.30]. Но спасение есть — это Божественное Слово: «Триедино великое Слово — / Было Богом когда-то оно» [8, с.30].

Привлекательным для анализа в стихотворении является восприятие И. А. Чернухиным Бога. Поэт не проводит границ между Словом и Богом, применяя к Слову ключевой в определении Бога эпитет «триедино». Слово ставится выше всего его лирическим героем: «Перед Словом, как мальчик, робею. / Речь мою замыкают уста» [8, с.30]. Отсюда и соответственное сравнение лирического героя («как мальчик»), и замкнутость его уст («речь мою замыкают уста»). Бог является единственным источником спасения для лирического героя: «Надо мною спасительно веют / Три единых смиренных перста» [8, с.30].

И. А. Чернухин обобщает смысл всего стихотворения: спасение — в «триединой» вере; смирение — одна из самых главных христианских добродетелей. Поэт подчеркивает, что человек в любых обстоятельствах должен пребывать в мире с самим собой и Богом, не возвышать себя над кем бы то ни было, иметь в своём сердце убеждение, что все, в том числе и поэтический дар, даны ему только Богом.

Таким образом, мы видим, что духовные мотивы в лирике И. А. Чернухина представлены многообразно: это и лирическая молитва, и философское осмысление религии. Лирический герой его стихотворений, несмотря на всю общность (путь страданий, одиночество) не тождественен лирическому герою поэзии И. А. Бродского. И. А. Чернухин создает более земной образ человека. Он создает лирического героя — поэта, наделяет его автобиографическими чертами. Творчество И. А. Бродского и И. А. Чернухина возрождает духовную лирику в русской поэзии новейшего времени.

Литература:

1.                 Бродский И. А. Никакой мелодрамы / [Интервью В. Амурскому]. // Континент. — 1990. — № 62. — С. 381–397. — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://lib.ru/BRODSKIJ/brod_interviews_ru.txt_with-big-pictures.html

2.                 Бродский И. А. Рождественские стихи. — М.: Азбука-классика, 2007. — 96 с.

3.                 Бродский И. А. Стихотворения // Азбука веры: православное общество. — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://azbyka.ru/stihi/brodskiy/

4.                 Колодяжная Л. Из истории духовной поэзии // Духовная лира: сайт православной поэзии. — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://lira.rop.ru/content/iz-istorii-dukhovnoi-poezii

5.                 Соколов Б. М. Духовные стихи // Литературная энциклопедия. — М.: изд-во Коммунистической академии, 1930. — Т.З. — С. 610.

6.                 Чернухин И. А. Земное время. Стихотворения. — Белгород: Крестьянское дело, 1999. — 172 с.

7.                 Чернухин И. А. Стихотворения. Баллады. Поэмы. — Белгород: Отчий край, 2003. — 444 с.

УДК 82-14

КАТЕГОРИИ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ И ПРЕДМЕТНОГО МИРА В ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКЕ И.А. БРОДСКОГО (СБОРНИК «НОВЫЕ СТАНСЫ К АВГУСТЕ»): ОСОБЕННОСТИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Байрамова К.А.

Данная статья посвящена проблеме воплощения категории лирического героя в любовной поэзии И.А. Бродского. Особенностью художественного мировидения поэта становится стремление охарактеризовать лирического героя через предметные детали, когда вещный мир символизирует как душевные переживания героя, так и его философию творчества. Уязвимость, конечность предметного мира ассоциируется в поздней лирике с неизбежным концом физического существования героя, но при этом утверждает идею творческого бессмертия любовного чувства.

Ключевые слова: лирический герой, предметный мир, лирика, поэзия, поэты-метафизики, образ, символ, метафора.

THE CATEGORIES OF THE LYRICAL CHARACTER AND THE MATERIAL WORLD IN THE JOSEPH BRODSKY’S LOVE POETRY (THE COLLECTION «THE NEW STANZAS TO AUGUSTA»):

THE INTERACTION FEATURES Bayramova К.А.

This article is devoted to the problem of realization of the category of lyrical character in the Joseph Brodsky’s love poetry. The aspiration to characterize the lyrical character through details of the material world becomes the feature of the poet’s artistic worldview when the world of things symbolizes both emotional experiences of the character and his philosophy of creation. The vulnerability and finiteness of the material world in the late lyrics associate an inevitable end of physical existence of the character, but it consolidates the idea of creative immortality of love feeling.

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru

Keywords: lyrical character, material world, lyrics, poetry, metaphysical poets, image, symbol, metaphor.

Для поэзии И.А. Бродского образ лирического героя является одной из специфических категорий, воплощающих в себе такой магистральный мотив его поэзии, как мотив изгнанничества. И.А. Романов в работе «Лирический герой поэзии И. Бродского: преодоление маргинальности» подчеркивает, что лирический герой у Бродского — маргинал, испытывающий чувство отчужденности: «Маргинальность лирического героя поэзии Бродского

раскрывается через мотив странничества. И почти всегда герой Бродского -изгнанник, вечный скиталец, страдающий в чужеродной среде» [6, с.80]. В своей статье мы обратимся к проблеме воплощения категории лирического героя в любовных стихотворениях поэта, поскольку, по нашему мнению, в них с особенной очевидностью раскрываются те черты, которые присущи данной категории у Бродского, поэта-философа, а не лирика по преимуществу.

Несклонный к прямому выражению чувств, подчеркнуто одинокий и противопоставленный окружающим, герой Бродского проявляет особенный интерес к предметному миру, помогающему ему в передаче чувств и эмоций, что соотносится как с развитием традиций поэтов-метафизиков и акмеистов, так и той философской семантикой, которой обладает категория вещи в художественном мире Бродского.

В контексте избранной темы нас будут интересовать взаимоотношения лирического героя с миром вещей, художественные принципы воплощения категории вещи в любовной лирике, подробный анализ суггестивности предметного мира сборника. Для примера нами выбран сборник «Новые стансы к Августе» — единственный сборник любовной лирики поэта, посвященный М. Басмановой. Этот сборник, создававшийся Бродским на протяжении двадцати лет, на родине и в эмиграции, позволяет проследить эволюцию предметного мира и категории лирического героя, проанализировать процесс

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru наполнения конкретных предметных деталей метафорическим и философским содержанием

В рассматриваемом сборнике одним из первых стихотворений, где предметный мир становится ключом к раскрытию образа лирического героя и его взаимоотношений с героиней, является «Песенка». Название предполагает какое-то легкомысленное, незатейливое повествование, каковым история о колечке и должна быть. Герой дарит любимой кольцо со слезой — «жидкой бирюзой». Во все времена украшения считались средством завоевания женщин. Слово «Бирюза» произошло от персидского йгша — «камень счастья». Согласно персидским легендам, бирюза сформировалась из костей людей, умерших от неразделенной любви. Лирический герой «Песенки» любит, но не может, как другие, одарить свою возлюбленную драгоценностями, дать ей что-то конкретное, предметное, вещное — кроме самого чувства. Кольцо (знак верности и глубины чувств) влюбленный просит надевать на безымянный, что подчеркивает серьезность намерений.

Любопытно, что герой осознает, насколько отношения хрупки и недолговечны («Носи перстенек, пока //виден издалека; //потом другой подберется» [2, с.8]). Он чувствует, что ничем хорошим эта связь не кончится, но смиренно продолжает любить, потому что любовь сильнее его самого. В колечко (вещь) вставлена слеза (эмоция). Данная метафора напоминает по своей природе метафизический концепт и символизирует боль, грусть, страдания. Эти чувства влюбленный привносит из будущего, они становятся пророческими. Так Бродский заключает в один маленький предмет (колечко) -огромный мир чувств.

В своей лирике Бродский для характеристики чувств использует достаточно распространенные предметные образы-символы, хотя и понимает эти образы по-своему (кольцо, часы, месяц). Например, стихотворение «Ломтик медового месяца», одно из самых романтичных в сборнике, построено на игре многозначностью понятия «месяц», имеющего как предметное, так и временное значение.

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru

Это стихотворение особенно примечательно тем, что в нем обильно используется «морская» лексика (пристань, вода, спасительный круг, чайки, яхты, рыба, устрицы, пена морских валов, гребни). Имя возлюбленной Бродского — Марина. Оно произошло от латинского талпш — «морской». Очевидно, что поэт, используя образы мира природы и вещей, посвятил Басмановой каждое предложение.

Само название стихотворения — «Ломтик медового месяца», можно сказать, «овеществляет» чувство, делает счастье осязаемым. Месяц считается покровителем влюбленных. При этом он тесно связан с морской стихией: именно благодаря гравитационному влиянию луны и возникают приливы (ср. «пена морских валов,// достигая земли,// рождает гребни вдали» [2, с.21]). У Бродского месяц как светило соотносится с месяцем как мерилом времени, причем с самым счастливым для влюбленных «медовым месяцем». Но ключевое слово заглавия «ломтик» не только снижает метафизическое наполнение образа месяца, но и указывает на скоротечность счастья, его изменчивость и краткость. Так предметные детали служат раскрытию подтекста любовного сюжета стихотворения.

Чувство здесь, как природа, стихийно. Любовь сравнивается с рыбой, и бьющейся, и трепещущей одновременно. Бродский рисует удивительные импрессионистические картины природы, подмечая редкие детали, доступные не каждому. У влюбленных все чувства обострены, поэтому они видят скрытую красоту. Постичь ее «помогает// страсть, достигшая уст» [2, с.21]. Это ощущение можно сравнить с «шестым чувством», описанным основоположником акмеизма Николаем Гумилевым в одноименном стихотворении.

В стихотворении «Ночной полет» предметные описания помогают Бродскому воссоздать классическую поэтическую ситуацию романтического бегства. Из Ленинграда герой направляется к пескам (символ времени, вечности) «чтобы слез европейских сушить серебро// на азийском ветру» [2, с.10], чтобы возродиться после неудачных отношений (мотив странничества, о

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru котором говорилось выше). Неслучайно самолет направляется именно в Азию, где, считается, царит атмосфера спокойствия и умиротворения. Бродский однажды на самом деле собирался бежать за границу на самолете в Среднюю Азию, поэтому мы наблюдаем еще и автобиографический мотив. «А мне в Среднюю Азию всю дорогу хотелось!» — говорит Бродский, беседуя с Соломоном Волковым [4, с.81]. Герой «скитался» меж туч, а значит, двигался без определенной цели, не был уверен в своем решении. Герою тяжело дается прощание с городом, ведь поэт называет Ленинград родным. Страдания героя передаются и сравнением его мозга с льдинкой в стакане, которая начинает раскалываться при соприкосновении с теплой жидкостью: «тающий в стакане лед, одновременно символизирующий холод реальности и таяние жизни героя, разрушение мира», — пишет И.А. Романов [6, с.94]. Ключ, заблудившийся в кармане и звеневший не у дел — вероятно, символ потери дома. Это создает образ человека, которого нигде не ждут.

Находясь в «брюхе» самолета, герой как будто лишается собственной воли. Самолет — машина, вещь, поглотившая человека. При этом он сродни тому киту, в брюхе которого оказался Иона, ведь самолет символически принимает решение за героя, доставляет его в пункт назначения. Сев в самолет, он лишается возможности бросить все на полпути и отправиться обратно. Самолет обожествляется поэтом («Над одною шестой// в небо ввинчивал с грохотом нимбы свои// двухголовый святой» [2, с.9]). Мы предполагаем, что самолет поэтизируется, поскольку он представляет собой избавление от страданий, единственный способ убежать от прошлой жизни, где герой, очевидно, потерпел любовную неудачу.

«Кошачий мешок», означает, возможно, мир, в котором привык жить поэт, ассоциировавший себя с котом. Герой настолько подавлен, что не видит разницы между жизнью и смертью: «Захлебнусь ли в песках, разобьюсь ли в горах// или Бог пощадит — все едино» [2, с.10].

Виноград (символ крови, жертвы, Христа) сопровождает героя в пути. Однако не Христа, но бога греческих мистерий упоминает Бродский. В финале

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru стихотворения герой «сжимает в руке виноградную кисть,// словно бог Дионис» [2, с.11]. Дионис, будучи покровителем растений и культур, является богом умирающим и воскресающим. Таким образом, самолет стал для героя проводником в мир вечности, душевного воскресения. Предметные мотивы ключа, самолета, винограда образуют символическое поле стихотворения, обозначая путь героя от гибели к обновлению.

В более поздних стихах отношения лирического героя и вещного мира усложняются. В сонете («Как жаль, что тем, чем стало для меня») телефонный аппарат назван проволочным космосом, а попытка дозвониться до покинувшей героя женщины сравнивается со спиритическим сеансом. Космос -безграничное, непреодолимое между героем и его возлюбленной. Услышать голос любимой по телефону — все равно, что вызвать призрака: его не видишь, но ощущаешь его присутствие. Бродский придает вещи поистине колдовской характер, на что указывает даже место проведения «сеанса» — старый пустырь. Телефон, можно сказать, руководит судьбой героя. Услышит ли он свою любимую снова, зависит не от него, а от этой вещи. Земной, материальный телефонный аппарат становится передатчиком нематериального — образа женщины. Мы понимаем, что герой уже не в первый раз пытается «вызвать» этот образ, но у него ничего не выходит.

В стихотворении «Любовь» переплетение символического и предметного носит еще более трагический характер. С первых строк мы наблюдаем явление, которое можно сравнить с романтическим двоемирием. Перед нами реальность, в которой герой страдает от неразделенной любви, и мир снов, темноты, где он счастлив с любимой женщиной. В мире снов возлюбленная героя беременна. Ребенок — символ надежды на новое, светлое будущее (кроме того, у них с Басмановой действительно был сын). Любовь, не сложившаяся в реальной жизни, остается в мыслях героя, снится ему. Во сне он может придумать любой исход, убежать от реальности. Бродский подчеркивает универсальность чувства, упоминая «двуспинное чудовище» из «Отелло» Шекспира. Он показывает, что природа любви не изменилась с тех времен (и снова позволяет

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru себе «английский» намек). Поэт употребляет множественное число, тем самым заявляя, что таких влюбленных «чудовищ» множество. Эта деталь также напоминает о трагическом, страшном финале пьесы Шекспира.

Здесь в роли «вершителя судеб» выступает еще один предмет вещного мира — выключатель. Он разделяет реальность и мечты лирического героя. Включая свет, мужчина теряет связь с любимой. Неслучайно, еще в первых строках упоминаются фонари, не приносящие утешенья. Выключатель и телефон из предыдущего стихотворения схожи по своим функциям. Они служат передатчиками не только света и звука, но и образа возлюбленной, но они же и обозначают невозможность реального сближения.

В финале стихотворения герой сокрушается, что человеческая жизнь подчинена реальности, а не мечтам. Он представляет, как однажды любимая привидится ему с ребенком на руках. Тогда герой делает выбор: «тогда я // не дернусь к выключателю и прочь // руки не протяну уже, не вправе // оставить вас в том царствии теней» [2, с.96-97]. Он словно вырывается из мира вещей, становится независимым.

Стихотворение «То не муза воды набирает в рот» звучит мелодично и напоминает песню. Формула отрицательного сравнения с музой в первой строке формирует читательское восприятие: от высокой античной темы Бродский переходит к образам русской сказки (молодец, девушка с платком), к идее сна-смерти («крепкий сон молодца берет»). Здесь снова тема сна соприкасается с темой любви.

Мотив смерти, творческой и физической, повторяется на протяжении всего стихотворения. Голубой цвет возникает у Бродского, возможно, как символ романического идеала («голубой цветок» немецких романтиков). Но здесь голубого цвета платок, которым женщина машет вслед, символизирует утрату идеала. Слова поэта сравниваются с дровами, которые уже никогда не станут снова деревьями, частью живой природы. Так и в творчество поэта больше ничто не вдохнет жизнь. У самого героя «больше синих жил, чем для них кровей// да и мысли мертвых кустов кривей» [2, с.144].

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru В этом стихотворении поэт приходит к мотиву разрушения, уничтожения, необратимости. О.И. Глазунова так говорит о поздних стихах Бродского: «Философские взгляды Бродского, метафизические в своей основе, окончательно сложились в условиях эмиграции, когда поэт оказался отрезанным от привычного ему окружения, когда в его стихотворениях все чаще стали проявляться «смертные черты» и мотивы оледенения, а размышления над жизнью неизбежно сводились к ожиданию скорого ухода, слияния с Вечностью» [5, с.99].

Опираясь на слова Г лазуновой, мы возвращаемся к образу Музы в первой строке. Слова поэта сродни мертвым дровам не потому, что Муза умолкает («воды набирает в рот»), а потому, что поэт чувствует приближение смерти («крепкий сон молодца берет»). Это стихотворение становится своего рода прощанием с самым дорогим существом: с возлюбленной.

Бродский описывает то самое «слияние с Вечностью», о котором говорит исследовательница. Поэт заключает в кружок все мироздание: античность, немецкий романтизм, русские сказки, каток, садок, заячьи уши, крейсер. Он собирает вместе и возвышенные (тема античности, крейсер «Варяг»), и низкие (пришитые заячьи уши, «седина стыдно молвить где») понятия, употребляя и сниженную лексику («и не встать ни раком») и обращение к Богу («Господь прости»). Возможно, именно поэтому «мысли мертвых кустов кривей» -столько совершенно разных вещей переплетается в голове героя на пороге смерти. С их помощью поэт подчеркивает неординарность, всеохватность, вечность и вещность описываемого чувства.

Все это приводит героя к образу круга, такого полного для поэта, и такого пустого для героини, которая уже не испытывает к нему чувств. Этот яркий зрительный образ напоминает эмблему. Игорь Шайтанов в работе «Уравнение с двумя неизвестными (Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский)», исследуя образ круга в стихотворении Донна, называет его эмблемой. «Эмблема … делает сложное зримым и понятным, указывает на суть явления… А для нас эмблема — модель… барочного мышления, увлеченного сопряжением

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru “далековатых” идей… В ней — стремление ощутить предметное в его вещности и одновременно, афористически обобщая суть, проникнуть за его пределы, угадывая, чту предмет обозначает, чему служит знаком», — пишет Шайтанов

[7].

В кружок герой собрал все то, что было с ним на протяжении жизни: вещи, образы, мысли, — все, что связывало его с этим миром и его культурой с древних времен до наших дней. Вещи, которые не предали его чувств, которые оказались лучше людей (ср. «Натюрморт»: «Я не люблю людей…// Вещи приятней. В них// нет ни зла, ни добра» [1, с.127]). Стертый кружок знаменует окончательную смерть — поэт должен раствориться в мироздании и исчезнуть вместе с этими вещами, хотя и не он, любящий, тому причина.

«Человек с его разумом, талантом, воображением и способностями предстает всего лишь как вещь, игрушка в руках неведомых сил, прихоть которых делает возможным его существование.человек из центра мироустройства, вершины развития превращается в одно из вспомогательных звеньев, необходимых для достижения чуждых и непонятных ему целей» [5, с.102], — пишет О.И. Глазунова. «Неведомые силы», жертвой которых стал поэт, — Любовь и Творчество. «В этом состоит главное различие между возлюбленной и Музой: последняя не умирает. То же относится к Музе и поэту: когда он умирает, она находит себе другого глашатая в следующем поколении» [3, с.179], — подчеркивает Бродский в своем эссе «Скорбь и разум». Так поэт метафизически обосновывает недолговечность мира вещей (в т.ч. «двуспинных чудовищ» — влюбленных) и незыблемость мира идей (Любви и Творчества).

Лирический герой Бродского, «изгнанник по определению», тянется к миру вещей, который интересует его и с конкретной, и с философской точек зрения. В рассматриваемом сборнике лирический герой достаточно тесно связан с категориями предметного мира, поскольку, согласно Бродскому, тело человека — тоже вещь, которая с течением времени подвергается разрушению, исчезновению. В ранних стихотворениях Бродский восхищен, заворожен миром вещей и предметов. Они кажутся ему обладателями свойств, недоступных

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru человеку. Вещи являются для поэта проводниками в мир чувств и поэтом одухотворяются.

Но с течением времени предметный мир в своих конкретных проявлениях становится враждебен герою: он разделяет его и возлюбленную (телефон, выключатель). Однако принципиальное новаторство Бродского в разрешении конфликта лирического героя и мира вещей заключается в том, что герой, как в ранней, так и в поздней лирике, уподобляется предметному миру — чтобы в итоге быть обреченным исчезнуть вместе с ним. Основной темой в смысловом итоге сборника становится тема уничтожения (дрова, растекшееся лицо, бескровные жилы, кружок на бумаге). При этом недолговечности предметного мира в философии Бродского противостоят Любовь и Творчество как проявления вечности.

Список литературы:

1. Бродский И.А. Конец прекрасной эпохи. Стихотворения 1964-1971. -СПб.: Азбука, 2011. — 144 с.

2. Бродский И.А. Новые стансы к Августе: Стихотворения. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. — 160 с.

3. Бродский И.А. Скорбь и разум. Из книги эссе. (Перевод с английского Е.Касаткиной) // «Иностранная литература», № 10, 1997. — 224 с.

4. Волков С.М. Диалоги с Иосифом Бродским. — М.: Эксмо, 2012. — 448 с.:

ил.

5. Глазунова О.И. Иосиф Бродский: метафизика и реальность — СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2008. — 312 с.

6. Романов И.А. Лирический герой поэзии И. Бродского: преодоление маргинальности. — Дисс. канд. филолог. наук. — М., 2004. — 201с.

7. Шайтанов И.О. Уравнение с двумя неизвестными. Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский // Шайтанов И.О. Дело вкуса: Книга о современной поэзии. М., 2007. — С 435-490; Шайтанов И.О. Уравнение с двумя неизвестными. Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский

Studia Humanitatis. 2013. № 1. www.st-hum.ru [Электронный ресурс] // Вопросы литературы. № 6. 1998. URL:

http://magazines.russ.ru/voplit/1998/6/sh.html (дата обращения: 29.02.2013).

Сведения об авторе:

Байрамова Карина Артуровна — студентка 4 курса филологического факультета Московского педагогического государственного университета (Москва, Россия).

Data about the author:

Bayramova Karina Arturovna — Faculty of Philology 4th year student, Moscow State Pedagogical University (Moscow, Russia).

E-mail: karina.bayramova@gmail.com.

В исследованиях традиционная проблема лирического героя оформляется в сложную проблему отождествления создателя текстас непосредственным носителем текста: поэтическая персона, лирический герой, художественное «Я», нарративная маска или обобщенный лирический субъект. Исследование вопроса о субъективной организации поэзии Бродского в настоящем разделе опирается на концепцию Ежи Форино : «И если о самом субъекте можно судить по свойствам его речи, то об авторе – уже по свойствам и функциям созданного им субъекта» Присутствие автора в лирике поэтически замаскировано. Но если проанализировать средства изображения созданного Бродским субъекта, то можно обнаружить, что основной принцип построения образа лирического героя размещается на пересечении нескольких уровней – эстетического поэтического, тематического и концептуального. Что же лежит в основе лирического героя Бродского?

В интервью Джону Глэду Борис Хазанов отметил: Бродский – первый, а может быть, единственный в русской поэзии большой и крупный поэт, который не является лириком … Э то поэт, которому лирическая стихия чужда, может быть противопоказана» Это очень важный момент, так как он откладывает отпечаток на все его творчество и является точкой отправления в создании образа лирического героя. Лиризм Бродскому чужд. В его произведениях действительно отсутствует эмоциональный отклик на мельчайшие событии душевной или внешней жизни – то, что, по мнению критиков, определяет лицо лирика. Эту же мысль подтверждает и сам Бродский, отвечая на вопрос о своей эволюции: «И если есть какая-то эволюция, то она в стремлении нейтрализовать всякий всякий лирический элемент, приблизив его к звуку, производимому маятником…»

Другая черта, важная для понимания образа лирического героя – это сложность восприятия мира Бродским, необычное поэтическое мышление, которое вбирает в себя огромное количество сигналов извне. Это очень сложное видение человека, который наблюдает действительность одновременно в самых разных ракурсах, учитывает ассоциации словесные, культурные, пользуется игрой слов. Для него это не игра, но именно способ восприятия действительности. Отсюда происходит такой сложнейший, разветвленный синтаксис с бесконечными переносами, интонационная интенсивность, изощренность и пестрота его языка, огромное количество смысловых завитушек, то, что можно было бы назвать барочностью его языка. И это сложность восприятия мира придает новое звучание стихотворному произведению. «Редко кто добивается такого эффекта в стихах. Это обычно считалось достоянием прозы. Характерно: то, что всегда было привилегией прозы, оказалось у Бродского чуть ли не основным поэтическим качеством».

Все это помогает Бродскому создать образ лирического героя, человека, который сидит посреди вещей, звуков, вспышек, игры света и тени, передать его внутреннюю оцепенелость посреди мелькающего и невероятно сложного мира. Например, в поэме «Колыбельная Трескового Мыса» описаны жаркая ночь и сидящий в темноте человек. Он все воспринимает, он слышит звуки музыки, он видит полосы света, различает огромное множество деталей, вызывающих, в свою очередь, воспоминания еще о чем-то, а сам он оцепенел, окоченел, посреди всего этого: ничего важного уже случиться не может, все способное вызывать радость или причинять боль, уже позади. Герой не хочет огладываться, вспоминать:

И уже ничего не снится, что меньше быть,
Реже сбываться, не засорять
времени.
«Как давно я топчу…»

На губах лирического героя Бродского постоянная горечь от бренности бытия, от осознания смертности самого себя и всего сущего.

Разве ты знала о смерти больше,
нежели мы? Лишь о боли. Боль же
учит не смерти, но жизни. Только
то ты и знала, что сам я. Столько
было о смерти тебе известно,
сколько о браке узнать невеста
может – не о любви: о браке…
… смерть – это брак, это свадьба в черном ,
это не те узы, что год от года
только прочнее, раз нет развода.
«Памяти Т.Б.»

Мотив смертности и бренности бытия отразился и на форме самого лирического героя – это безымянный человек, он фрагментарен и анонимен, в описании этот эффект достигается определенной системой снижений: «человек в плаще», «человек на веранде, с обмотанным полотенцем горлом»; «человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе»; «сидящего на веранде человека в коричневом»; «человек в костюме, побитом молью»; человек, которому больше не в чем и – главное – некому признаваться»; «человек отличается только степенью отчаяния от самого себя».

Многие описания построены на устойчивом слиянии безвидности , анонимности и конкретной прозаической детали, иногда нарочито грубой: «Человек – только автор сжатого кулака»; «Прохожий с мятым лицом»; «Все равно на какую букву себя послать, человека всегда настигает его же храп».

При создании лирического субъекта Бродский пользуется двумя полюсами – «новый Данте» и безымянный человек, который, хлебнув «изгнаннической каши», «выживает как фиш на песке», между которыми располагается огромное количество тропов, парафраз и сравнений, замещающих лирический субъект.
Духота. Даже тень на стене, уж на что слаба
повторяет движение руки, утирающей пот со лба.
запах старого тела острей, чем его очертанья.
Трезвость
Мысль снижается. Мозг в суповой кости тает.
И некому навести
Взгляда на резкость.

Здесь анонимность достигается фрагментарностью изображения лирического героя, а именно: синекдохой, метонимией: рука, лоб, тело, мысль, мозг. Как в анатомическом театре от тела отделены, отвержены, отчуждены мышцы, жилы, гортань, сердце, мозг, глаза: «униженный разлукой мозг»; глаз, засоренный горизонтом, плачет»; «одичавшее сердце бьется еще за два»; «Вдали рука на подоконнике деревенеет. Дубовый лоск покрывает костяшки суставов. Мозг бьется, как льдинка о край стакана».

Когда идет речь о лирическом герое, всегда ставится вопрос об отношении автора к герою. «Не всегда легко решить, где кончается писатель и начинается автор, где кончается автор и начинается один персонаж, где кончается один персонаж и начинается другой » [ ]. Но известно, что «творец всегда изображается в творении и часто против своей воли». Таким образом, можно предположить, что описание Бродским лирического субъекта – своеобразный поэтический автопортрет.

Рассматривать себя других имеешь право,
Лишь хорошенько рассмотрев себя.

Создание Бродским автопортрета подчинено важному для него эстетическому принципу отстранения, который есть «не просто еще одна граница, а выход за пределы границы » [ ].
Что, в сущности, и есть автопортрет.

Шаг в сторону от собственного тела.
Итак, автопортрет:
Способность не страшиться процедуры
небытия – как формы своего
отсутствия, списав его с натуры.


 




Принцип отстраняющей дистанции в описании автопортрета преломляется новым углом зрения, новым взглядом – «с точки зрения времени», что например, помогает Бродскому надеть маски некоторых мифических и исторических личностей: «современный Орфей», «безвестный Гефест», Тезей, Эней, Одиссей, «новый Гоголь», «Новый Дант ».

Мастер контрастов и парадоксов, Бродский примеряет к себе не только тунику Орфея и мантию Данта , но и «костюм шута: «я – один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державы», «я, певец дребедени, лишних мыслей, ломанных линий». Это уже не «слепок с горестного дара», а автопортрет, нарисованный в «ироническом ключе», далеко не лестный и выход за пределы поэтической традиции: «Я пасынок державы дикой с разбитой мордой»; «усталый раб – из той породы, что зрим все чаще»; «отщепенец, стервец , вне закона». Детали внешней характеристики автопортрета банальны, уничижительны, антиромантичны :

Я, прячущий во рту
развалины почище Парфенона,
шпион, лазутчик, пятая колонна
гнилой цивилизации – в быту
профессор красноречья.

Все это – отказ Бродского от того романтического образа поэта, каким он предстает перед нами на протяжении веков. Подтверждением сказанному является и критическое отношение Бродского к традиционному лирическому герою в стихах своих собратьев по перу. Так, в послесловии к сборнику стихотворений Ю. Кублановского Бродский пишет, что его лирическому герою не хватает «того отвращения к себе, без которого он не слишком убедителен» Быть убедительным, нейтральным и объективным – один из эстетических принципов Бродского. В описании автопортрета этот принцип реализуется определенной системой снижений, например, аналогией поэтического «я» с вещами: «я теперь тоже профиль, верно не отличим от какой-нибудь латки, складки трико паяца»; с пылью: «пусть я последняя равнина, пыль под забором»; с сухостью: «тронь меня – и тронешь сухой репей»; с математическими понятиями: «я – круг в сеченьи »; «кому, как не мне, катету, незриму »; с абстрактными категориями: «не отличим от … доли величин, следствий и причин».
В изображении лирического субъекта прослеживается предпочтении Бродским части целому: «мы только части крупного целого»; «И зрачок о Фонтанку слепя, я дроблю себя на сто, Пятерней по лицу провожу. И в мозгу, как в лесу, оседание наста»; «И кружится сознание, как лопасть, вокруг своей негнущейся оси»; «лицо растекается, как по сковороде яйцо». Следующий шаг – ассоциация «я» с осколком, отбросом, огрызком, обрубком:

Огрызок цезаря, отлета,
певца тем паче
есть вариант автопортрета.

Используемые приемы приближают Бродского к типу имперсонального поэта, т.к. происходит почти полное вытеснение лирического «я» из стихотворения, его аннигиляция, что на языковом уровне достигается путем замещения лирического субъекта и ситуации, в которой он существует негативными местоимениями к наречиями: «совершенно никто»; «Ниоткуда с любовью»; «не ваш, но и ничей верный друг»; «Зимний вечер с вином в нигде». Этим самым Бродский демонстрирует, что ему не чуждо представление Паскаля о человеке как о чем-то «средним между всем и ничем».
Человек, не зависящий, отстраненный от внешних обстоятельств, мелочей, привязанностей, чувств, беспокойства, тревоги, обретает не покой, но состояние внутренней свободы и, опьяненный этой свободой неизменно погружается в глубины собственного Я.
По своему психологическому складу Бродский – ярко выраженный интроверт, что находит отражение в лирическом герое. Внутреннее созерцание и проникновение в глубинные слои собственного мироощущения развиты у Бродского до такой степени, что превращают некоторые его сочинения в своеобразный катехизис, в котором, однако, вопросы и ответы слиты воедино, в одну структуру. Это не просто стихи, но в определенном смысле серьезные трактаты, изложенные в стихотворной форме; тем не менее в них всегда присутствует нечто, не позволяющее усомниться в том, что это все-таки поэзия. «Мышление Бродского в высшей степени ассоциативно и управляемо лишь поэтической интуицией, но именно отсюда возникает гармонизация, часто весьма усложненная, основной темы или идеи и колористика звукового ряда. Так возникает поэзия нового, более высокого измерения».

Точка всегда обозрима в конце прямой .
Веко хватает пространство, как воздух – жабра.
Изо рта, сказавшего все, кроме «Боже мой»,
вырывается с шумом абракадабра.
Вычитанье, начавшееся с юлы
и т.п., подбирается к внешним данным;
паутиной окованные углы
придают сходство комнаты с чемоданом.
Дальше ехать некуда. Дальше не
отличить златоуста от златоротца .
И будильник так тикает в тишине,
точно дом через десять минут взорвется.

Значит, человеку не дано другой свободы, кроме свободы от других. Крайний случай свободы – глухое одиночество, когда не только вокруг, но и внутри – холодная, темная пустота.

Пей бездну мук.
старайся, перебарщивай в усердии!
Но даже мысль о – как его? – бессмертье
есть мысль об одиночестве, мой друг.
«Разговор с небожителем»

Состояния одиночества, страдания, печали анатомируются Бродским всегда с крайней степенью обнаженности, но каждый раз по-своему, все новые и новые грани суммируются, интегрируются поэтом в ударных концовках стихов, при этом передается ощущение не обреченности, но некой примирившейся с жизнью усталости.
Лирический субъект охвачен экзистенциальным пессимизмом. Внутри пусто, имя человека – Никто, и окружен он ничем. Но мозг его не умолкает. И если прислушаться к тому, что он там бормочет, и почувствовать себя не бильярдным шаром, загнанным в лузу, но частью речи, ее лучом, обшаривающим реальность – тогда одиночество и отчаяние опять вспыхивают свободой – свободой говорить обо всем, что происходит в уме, когда он вглядывается в пейзаж ненужной, проигранной жизни, - свободой пережечь весь этот хлам и хаос в кристаллическое вещество стихотворения:

…сорвись все звезды с небосклона,
исчезни местность,
все ж не оставлена свобода,
чья дочь – словесность.
Она, пока есть в горле влага,
не без приюта.
Скрипи перо. Черней бумага.
Лети минута.
«Строфы».

Лирический субъект Бродского изображен с изрядной долей иронии, в чем можно увидеть отход от поэтической традиции, складывавшейся на протяжении веков. Характер описания субъекта обусловлен сложностью мировосприятия поэта и вытеснением лирического элемента из стихотворения. Последнее достигается реализацией принципа отстранения.
Описание лирического «я» построен на устойчивом слиянии безвидности , анонимности, прозаической детали. Антиромантический , слегка уничижительный образ субъекта является выражением мысли поэта об абсурдности жизни, бренности бытия. Это положение определяет внутренние качества героя – пессимизм и одиночество.

Образ «я» у Бродского представлен в ракурсе бытия вообще и вскрывает природу человеческого существования. Эмоции лирического героя Бродского – не спонтанные, прямые реакции на частные, конкретные события, а переживание собственного места в мире, в бытии. Это своеобразие философское чувство – глубоко личное и всеобщее одновременно. 

Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском
В нашей базе свыше 20 тысяч сочинений

Сохранить сочинение:

Сочинение по вашей теме Структура лирического «Я» в философской лирике Бродского. Поищите еще с сайта похожие.

УДК 82-14 

КАТЕГОРИИ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ И ПРЕДМЕТНОГО МИРА 

В ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКЕ И.А. БРОДСКОГО

(СБОРНИК «НОВЫЕ СТАНСЫ К АВГУСТЕ»): ОСОБЕННОСТИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Байрамова К.А.

Данная статья посвящена проблеме воплощения категории лирического героя в любовной поэзии И.А. Бродского. Особенностью художественного мировидения поэта становится стремление охарактеризовать лирического героя через предметные детали, когда вещный мир символизирует как душевные переживания героя, так и его философию творчества. Уязвимость, конечность предметного мира ассоциируется в поздней лирике с неизбежным концом физического существования героя, но при этом утверждает идею творческого бессмертия любовного чувства. 

Ключевые слова: лирический герой, предметный мир, лирика, поэзия, поэты-метафизики, образ, символ, метафора.

THE CATEGORIES OF THE LYRICAL CHARACTER

AND THE MATERIAL WORLD IN THE JOSEPH BRODSKY’S LOVE POETRY 

(THE COLLECTION “THE NEW STANZAS TO AUGUSTA”): THE INTERACTION FEATURES

Bayramova К.А. 

This article is devoted to the problem of realization of the category of lyrical character in the Joseph Brodsky’s love poetry. The aspiration to characterize the lyrical character through details of the material world becomes the feature of the poet’s artistic worldview when the world of things symbolizes both emotional experiences of the character and his philosophy of creation. The vulnerability and finiteness of the material world in the late lyrics associate an inevitable end of physical existence of the character, but it consolidates the idea of creative immortality of love feeling.

Keywords: lyrical character, material world, lyrics, poetry, metaphysical poets, image, symbol, metaphor.

Для поэзии И.А. Бродского образ лирического героя является одной из специфических категорий, воплощающих в себе такой магистральный мотив его поэзии, как мотив изгнанничества. И.А. Романов в работе «Лирический герой поэзии И. Бродского: преодоление маргинальности» подчеркивает, что лирический герой у Бродского – маргинал, испытывающий чувство отчужденности: «Маргинальность лирического героя поэзии Бродского раскрывается через мотив странничества. И почти всегда герой Бродского – изгнанник, вечный скиталец, страдающий в чужеродной среде» [6, с.80]. В своей статье мы обратимся к проблеме воплощения категории лирического героя в любовных стихотворениях поэта, поскольку, по нашему мнению, в них с особенной очевидностью раскрываются те черты, которые присущи данной категории у Бродского, поэта-философа, а не лирика по преимуществу.

Несклонный к прямому выражению чувств, подчеркнуто одинокий и противопоставленный окружающим, герой Бродского проявляет особенный интерес к предметному миру, помогающему ему в передаче чувств и эмоций, что соотносится как с развитием традиций поэтов-метафизиков и акмеистов, так и той философской семантикой, которой обладает категория вещи в художественном мире Бродского.

В контексте избранной темы нас будут интересовать взаимоотношения лирического героя с миром вещей, художественные принципы воплощения категории вещи в любовной лирике, подробный анализ суггестивности предметного мира сборника. Для примера нами выбран сборник «Новые стансы к Августе» – единственный сборник любовной лирики поэта, посвященный М. Басмановой. Этот сборник, создававшийся Бродским на протяжении двадцати лет, на родине и в эмиграции, позволяет проследить эволюцию предметного мира и категории лирического героя, проанализировать процесс наполнения конкретных предметных деталей метафорическим и философским содержанием

В рассматриваемом сборнике одним из первых стихотворений, где предметный мир становится ключом к раскрытию образа лирического героя и его взаимоотношений с героиней, является «Песенка». Название предполагает какое-то легкомысленное, незатейливое повествование, каковым история о колечке и должна быть. Герой дарит любимой кольцо со слезой – «жидкой бирюзой». Во все времена украшения считались средством завоевания женщин. Слово «Бирюза» произошло от персидского firuza – «камень счастья». Согласно персидским легендам, бирюза сформировалась из костей людей, умерших от неразделенной любви. Лирический герой «Песенки» любит, но не может, как другие, одарить свою возлюбленную драгоценностями, дать ей что-то конкретное, предметное, вещное – кроме самого чувства. Кольцо (знак верности и глубины чувств) влюбленный просит надевать на безымянный, что подчеркивает серьезность намерений.

Любопытно, что герой осознает, насколько отношения хрупки и недолговечны («Носи перстенек, пока //виден издалека; //потом другой подберется» [2, с.8]). Он чувствует, что ничем хорошим эта связь не кончится, но смиренно продолжает любить, потому что любовь сильнее его самого. В колечко (вещь) вставлена слеза (эмоция). Данная метафора напоминает по своей природе метафизический концепт и символизирует боль, грусть, страдания. Эти чувства влюбленный привносит из будущего, они становятся пророческими. Так Бродский заключает в один маленький предмет (колечко) – огромный мир чувств.

В своей лирике Бродский для характеристики чувств использует достаточно распространенные предметные образы-символы, хотя и понимает эти образы по-своему (кольцо, часы, месяц). Например, стихотворение «Ломтик медового месяца», одно из самых романтичных в сборнике, построено на игре многозначностью понятия «месяц», имеющего как предметное, так и временное значение.

Это стихотворение особенно примечательно тем, что в нем обильно используется «морская» лексика (пристань, вода, спасительный круг, чайки, яхты, рыба, устрицы, пена морских валов, гребни). Имя возлюбленной Бродского – Марина. Оно произошло от латинского marīnus – «морской». Очевидно, что поэт, используя образы мира природы и вещей, посвятил Басмановой каждое предложение.

Само название стихотворения – «Ломтик медового месяца», можно сказать, «овеществляет» чувство, делает счастье осязаемым. Месяц считается покровителем влюбленных. При этом он тесно связан с морской стихией: именно благодаря гравитационному влиянию луны и возникают приливы (ср. «пена морских валов,// достигая земли,// рождает гребни вдали» [2, с.21]). У Бродского месяц как светило соотносится с месяцем как мерилом времени, причем с самым счастливым для влюбленных «медовым месяцем». Но ключевое слово заглавия «ломтик» не только снижает метафизическое наполнение образа месяца, но и указывает на скоротечность счастья, его изменчивость и краткость. Так предметные детали служат раскрытию подтекста любовного сюжета стихотворения.

Чувство здесь, как природа, стихийно. Любовь сравнивается с рыбой, и бьющейся, и трепещущей одновременно. Бродский рисует удивительные импрессионистические картины природы, подмечая редкие детали, доступные не каждому. У влюбленных все чувства обострены, поэтому они видят скрытую красоту. Постичь ее «помогает// страсть, достигшая уст» [2, с.21]. Это ощущение можно сравнить с «шестым чувством», описанным основоположником акмеизма Николаем Гумилевым в одноименном стихотворении.

В стихотворении «Ночной полет» предметные описания помогают Бродскому воссоздать классическую поэтическую ситуацию романтического бегства. Из Ленинграда герой направляется к пескам (символ времени, вечности) «чтобы слез европейских сушить серебро// на азийском ветру» [2, с.10], чтобы возродиться после неудачных отношений (мотив странничества, о котором говорилось выше). Неслучайно самолет направляется именно в Азию, где, считается, царит атмосфера спокойствия и умиротворения. Бродский однажды на самом деле собирался бежать за границу на самолете в Среднюю Азию, поэтому мы наблюдаем еще и автобиографический мотив. «А мне в Среднюю Азию всю дорогу хотелось!» – говорит Бродский, беседуя с Соломоном Волковым [4, с.81]. Герой «скитался» меж туч, а значит, двигался без определенной цели, не был уверен в своем решении. Герою тяжело дается прощание с городом, ведь поэт называет Ленинград родным. Страдания героя передаются и сравнением его мозга с льдинкой в стакане, которая начинает раскалываться при соприкосновении с теплой жидкостью: «тающий в стакане лед, одновременно символизирующий холод реальности и таяние жизни героя, разрушение мира», – пишет И.А. Романов [6, с.94]. Ключ, заблудившийся в кармане и звеневший не у дел – вероятно, символ потери дома. Это создает образ человека, которого нигде не ждут.

Находясь в «брюхе» самолета, герой как будто лишается собственной воли. Самолет – машина, вещь, поглотившая человека. При этом он сродни тому киту, в брюхе которого оказался Иона, ведь самолет символически принимает решение за героя, доставляет его в пункт назначения. Сев в самолет, он лишается возможности бросить все на полпути и отправиться обратно. Самолет обожествляется поэтом («Над одною шестой// в небо ввинчивал с грохотом нимбы свои// двухголовый святой» [2, с.9]). Мы предполагаем, что самолет поэтизируется, поскольку он представляет собой избавление от страданий, единственный способ убежать от прошлой жизни, где герой, очевидно, потерпел любовную неудачу.

«Кошачий мешок», означает, возможно, мир, в котором привык жить поэт, ассоциировавший себя с котом. Герой настолько подавлен, что не видит разницы между жизнью и смертью: «Захлебнусь ли в песках, разобьюсь ли в горах// или Бог пощадит – все едино» [2, с.10].

Виноград (символ крови, жертвы, Христа) сопровождает героя в пути. Однако не Христа, но бога греческих мистерий упоминает Бродский. В финале стихотворения герой «сжимает в руке виноградную кисть,// словно бог Дионис» [2, с.11]. Дионис, будучи покровителем растений и культур, является богом умирающим и воскресающим. Таким образом, самолет стал для героя проводником в мир вечности, душевного воскресения. Предметные мотивы ключа, самолета, винограда образуют символическое поле стихотворения, обозначая путь героя от гибели к обновлению.

В более поздних стихах отношения лирического героя и вещного мира усложняются. В сонете («Как жаль, что тем, чем стало для меня») телефонный аппарат назван проволочным космосом, а попытка дозвониться до покинувшей героя женщины сравнивается со спиритическим сеансом. Космос – безграничное, непреодолимое между героем и его возлюбленной. Услышать голос любимой по телефону – все равно, что вызвать призрака: его не видишь, но ощущаешь его присутствие. Бродский придает вещи поистине колдовской характер, на что указывает даже место проведения «сеанса» – старый пустырь. Телефон, можно сказать, руководит судьбой героя. Услышит ли он свою любимую снова, зависит не от него, а от этой вещи. Земной, материальный телефонный аппарат становится передатчиком нематериального – образа женщины. Мы понимаем, что герой уже не в первый раз пытается «вызвать» этот образ, но у него ничего не выходит.

В стихотворении «Любовь» переплетение символического и предметного носит еще более трагический характер. С первых строк мы наблюдаем явление, которое можно сравнить с романтическим двоемирием. Перед нами реальность, в которой герой страдает от неразделенной любви, и мир снов, темноты, где он счастлив с любимой женщиной. В мире снов возлюбленная героя беременна. Ребенок – символ надежды на новое, светлое будущее (кроме того, у них с Басмановой действительно был сын). Любовь, не сложившаяся в реальной жизни, остается в мыслях героя, снится ему. Во сне он может придумать любой исход, убежать от реальности. Бродский подчеркивает универсальность чувства, упоминая «двуспинное чудовище» из «Отелло» Шекспира. Он показывает, что природа любви не изменилась с тех времен (и снова позволяет себе «английский» намек). Поэт употребляет множественное число, тем самым заявляя, что таких влюбленных «чудовищ» множество. Эта деталь также напоминает о трагическом, страшном финале пьесы Шекспира.

Здесь в роли «вершителя судеб» выступает еще один предмет вещного мира – выключатель. Он разделяет реальность и мечты лирического героя. Включая свет, мужчина теряет связь с любимой. Неслучайно, еще в первых строках упоминаются фонари, не приносящие утешенья. Выключатель и телефон из предыдущего стихотворения схожи по своим функциям. Они служат передатчиками не только света и звука, но и образа возлюбленной, но они же и обозначают невозможность реального сближения.

В финале стихотворения герой сокрушается, что человеческая жизнь подчинена реальности, а не мечтам. Он представляет, как однажды любимая привидится ему с ребенком на руках. Тогда герой делает выбор: «тогда я // не дернусь к выключателю и прочь // руки не протяну уже, не вправе // оставить вас в том царствии теней» [2, с.96-97]. Он словно вырывается из мира вещей, становится независимым.

Стихотворение «То не муза воды набирает в рот» звучит мелодично и напоминает песню. Формула отрицательного сравнения с музой в первой строке формирует читательское восприятие: от высокой античной темы Бродский переходит к образам русской сказки (молодец, девушка с платком), к идее сна-смерти («крепкий сон молодца берет»). Здесь снова тема сна соприкасается с темой любви.

Мотив смерти, творческой и физической, повторяется на протяжении всего стихотворения. Голубой цвет возникает у Бродского, возможно, как символ романического идеала («голубой цветок» немецких романтиков). Но здесь голубого цвета платок, которым женщина машет вслед, символизирует утрату идеала. Слова поэта сравниваются с дровами, которые уже никогда не станут снова деревьями, частью живой природы. Так и в творчество поэта больше ничто не вдохнет жизнь. У самого героя «больше синих жил, чем для них кровей// да и мысли мертвых кустов кривей» [2, с.144].

В этом стихотворении поэт приходит к мотиву разрушения, уничтожения, необратимости. О.И. Глазунова так говорит о поздних стихах Бродского: «Философские взгляды Бродского, метафизические в своей основе, окончательно сложились в условиях эмиграции, когда поэт оказался отрезанным от привычного ему окружения, когда в его стихотворениях все чаще стали проявляться «смертные черты» и мотивы оледенения, а размышления над жизнью неизбежно сводились к ожиданию скорого ухода, слияния с Вечностью» [5, с.99].

Опираясь на слова Глазуновой, мы возвращаемся к образу Музы в первой строке. Слова поэта сродни мертвым дровам не потому, что Муза умолкает («воды набирает в рот»), а потому, что поэт чувствует приближение смерти («крепкий сон молодца берет»). Это стихотворение становится своего рода прощанием с самым дорогим существом: с возлюбленной.

Бродский описывает то самое «слияние с Вечностью», о котором говорит исследовательница. Поэт заключает в кружок все мироздание: античность, немецкий романтизм, русские сказки, каток, садок, заячьи уши, крейсер. Он собирает вместе и возвышенные (тема античности, крейсер «Варяг»), и низкие (пришитые заячьи уши, «седина стыдно молвить где») понятия, употребляя и сниженную лексику («и не встать ни раком») и обращение к Богу («Господь прости»). Возможно, именно поэтому «мысли мертвых кустов кривей» – столько совершенно разных вещей переплетается в голове героя на пороге смерти. С их помощью поэт подчеркивает неординарность, всеохватность, вечность и вещность описываемого чувства.

Все это приводит героя к образу круга, такого полного для поэта, и такого пустого для героини, которая уже не испытывает к нему чувств. Этот яркий зрительный образ напоминает эмблему. Игорь Шайтанов в работе «Уравнение с двумя неизвестными (Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский)», исследуя образ круга в стихотворении Донна, называет его эмблемой. «Эмблема … делает сложное зримым и понятным, указывает на суть явления… А для нас эмблема – модель… барочного мышления, увлеченного сопряжением «далековатых» идей… В ней – стремление ощутить предметное в его вещности и одновременно, афористически обобщая суть, проникнуть за его пределы, угадывая, чту предмет обозначает, чему служит знаком», – пишет Шайтанов [7].

В кружок герой собрал все то, что было с ним на протяжении жизни: вещи, образы, мысли, – все, что связывало его с этим миром и его культурой с древних времен до наших дней. Вещи, которые не предали его чувств, которые оказались лучше людей (ср. «Натюрморт»: «Я не люблю людей…// Вещи приятней. В них// нет ни зла, ни добра» [1, с.127]). Стертый кружок знаменует окончательную смерть – поэт должен раствориться в мироздании и исчезнуть вместе с этими вещами, хотя и не он, любящий, тому причина.

«Человек с его разумом, талантом, воображением и способностями предстает всего лишь как вещь, игрушка в руках неведомых сил, прихоть которых делает возможным его существование…человек из центра мироустройства, вершины развития превращается в одно из вспомогательных звеньев, необходимых для достижения чуждых и непонятных ему целей» [5, с.102], – пишет О.И. Глазунова. «Неведомые силы», жертвой которых стал поэт, – Любовь и Творчество. «В этом состоит главное различие между возлюбленной и Музой: последняя не умирает. То же относится к Музе и поэту: когда он умирает, она находит себе другого глашатая в следующем поколении» [3], – подчеркивает Бродский в своем эссе «Скорбь и разум». Так поэт метафизически обосновывает недолговечность мира вещей (в т.ч. «двуспинных чудовищ» – влюбленных) и незыблемость мира идей (Любви и Творчества).

Лирический герой Бродского, «изгнанник по определению», тянется к миру вещей, который интересует его и с конкретной, и с философской точек зрения. В рассматриваемом сборнике лирический герой достаточно тесно связан с категориями предметного мира, поскольку, согласно Бродскому, тело человека – тоже вещь, которая с течением времени подвергается разрушению, исчезновению. В ранних стихотворениях Бродский восхищен, заворожен миром вещей и предметов. Они кажутся ему обладателями свойств, недоступных человеку. Вещи являются для поэта проводниками в мир чувств и поэтом одухотворяются.

Но с течением времени предметный мир в своих конкретных проявлениях становится враждебен герою: он разделяет его и возлюбленную (телефон, выключатель). Однако принципиальное новаторство Бродского в разрешении конфликта лирического героя и мира вещей заключается в том, что герой, как в ранней, так и в поздней лирике, уподобляется предметному миру – чтобы в итоге быть обреченным исчезнуть вместе с ним. Основной темой в смысловом итоге сборника становится тема уничтожения (дрова, растекшееся лицо, бескровные жилы, кружок на бумаге). При этом недолговечности предметного мира в философии Бродского противостоят Любовь и Творчество как проявления вечности.

Список литературы:

1. Бродский И.А. Конец прекрасной эпохи. Стихотворения 1964-1971. СПб.: Азбука, 2011. 144 с.

2. Бродский И.А. Новые стансы к Августе: Стихотворения. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. 160 с.

3. Бродский И.А. Скорбь и разум. Из книги эссе / Перевод с англ. Е. Касаткиной) [Электронный ресурс] // Иностранная литература. 1997. № 10. URL: https://bit.ly/3kd78Jl (дата обращения: 06.11.2021).

4. Волков С.М. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Эксмо, 2012. 448 с.

5. Глазунова О.И. Иосиф Бродский: метафизика и реальность СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2008. 312 с.

6. Романов И.А. Лирический герой поэзии И. Бродского: преодоление маргинальности: дисс. … канд. филол. наук: спец. 10.01.01 – русская литература. М., 2004. 201с.

7. Шайтанов И.О. Уравнение с двумя неизвестными. Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский [Электронный ресурс] // Литература Западной Европы 17 века [сайт]. 2013. URL: https://bit.ly/3qj7NwR (дата обращения: 06.11.2021).

Сведения об авторе:

Байрамова Карина Артуровна – студентка филологического факультета Московского педагогического государственного университета (Москва, Россия).

Data about the author:

Bayramova Karina Arturovna – student of Philology Faculty, Moscow State Pedagogical University (Moscow, Russia).

E-mail: karina.bayramova@gmail.com.